Моисеев Евгений Васильевич: «Мне досталась судьба тяжелая»

- Евгений Васильевич, Лариса Ивановна, как у вас уютно! Место, согретое душевным теплом.

Лариса Ивановна Моисеева:

- Девочки, проходите-проходите! Сразу вам расскажу, чтобы было понятно, через что нам пришлось пройти. Уже в мирные годы. Видите – везде портреты. Это наша доченька, ей было 17 лет, когда мы ее похоронили, было это в 92 году. Это незаживающая рана. Мы живем этими фотографиями. Училась доченька прекрасно, школу музыкальную окончила, собиралась стать художником. На подкурсы ходила. Но – страшенный диабет с детства. Дело в том, что по халатности медсестры Леночка получила в роддоме сильный ожог на второй день после рождения, это очень тяжело сказалось на ее здоровье. Спасти доченьку было невозможно…

После того, что произошло, мы многое переосмыслили в жизни, стали чаще ходить в храм, ездить в монастырь. Я, педагог с высшим музыкальным образованием, вскоре оставила любимую работу и полностью отдала себя на служение Богу. А еще – той миссии, которая пала на моего супруга – быть голосом живой памяти.

Вот, только представьте. В конце 1941 года в Гузен-1 были доставлены 2 150 советских военнопленных, из которых в 1942 году осталось 382, в 1943 году – 106, а на свободу в мае 1945 года вышло только 18 человек… В Маутхаузене погибло около 32 тысяч русских, только 2 тысячи вернулись на Родину… Мы должны рассказывать о том, что там было. Евгений Васильевич делал это всю свою жизнь, пока силы были: школы, вузы, конференции, делегации. Сейчас вместо него хожу на встречи я.

За несколько десятилетий мы собрали целый чемодан ценнейших материалов, исторических документов. Евгений Васильевич скрупулезно записывал истории своих друзей-узников. Настал момент, когда мы поняли, что эти материалы нужно опубликовать. Обязательно нужно. Так родилась книга «Голос живой памяти» - документально-художественное произведение о тех суровых испытаниях, которые выпали на долю побывавших в оккупации, в фашистском плену; о зверствах гитлеровских палачей в концлагерях; об антифашистском подполье; об интернациональном братстве узников; о стойкости духа, героизме, любви к Родине, вере в Победу; о личной истории Евгения Васильевича и его друзей.

Евгений Васильевич Моисеев:

- 8 июля 1992 года нашей доченьки не стало. Ее уход – постоянно кровоточащая рана, на всю оставшуюся жизнь. Мой мозг отказывается понимать, почему мне суждено было выжить в концлагерях, а моей доченьке в 17 лет покинуть этот мир. Мне стоило огромных усилий, чтобы взять себя в руки. Нужно было жить дальше - ради моей жены Ларисы, а еще - ради той клятвы, которую мы, узники, дали тогда, когда покидали страшную «фабрику смерти»: мы пообещали рассказывать людям правду о том, что было; что мы пережили; что такое фашизм.

Меня часто спрашивают: как, ну, как можно было выжить в концлагерях. Штуттгоф, Маутхаузен, Гузен-1… Что тут сказать? В бездну смерти я заглядывал неоднократно, и каждый раз, в самые страшные моменты моей лагерной жизни, рядом оказывались люди, которые меня спасали. Вернувшись домой, я узнал, что за меня молилась моя мама, друзья, знакомые, особенно - глубоко верующая соседка, которая меня очень любила, она много нянчилась со мной, называла касатиком…

Мое возвращение – это чудо Божие.

Лариса Ивановна Моисеева:

- Да, это именно чудо Божие. Концлагеря подразделялись на три категории, к третьей категории относились лагеря, куда отправляли людей на уничтожение. И не просто на уничтожение. На пытки, на издевательства, на страшные муки. Смерть не должна была быть легкой. Здесь непрестанно раздавались стоны, свист плеток, крики палачей. В эти лагеря попадали раненые, контуженые воины, партизаны, которые не могли избежать плена; сюда попадали те, кто бежал из трудовых лагерей, не желая работать на фашистов; те, кто устраивал в трудовых лагерях диверсии; те, кто участвовал в антифашистской деятельности – в подпольных организациях. Евгений Васильевич провел в лагерях смерти почти три года… И выжил. Выжили очень немногие. Все они стали частью братства, победивших смерть. Именно братство. Вы представить себе не можете, как они дорожили этим братством. На сегодня узников лагерей смерти уже практически не осталось. Всемирный день узников отмечается 11 апреля. День освобождения узников лагерей смерти отмечает весь мир.

- Провести в лагерях смерти почти три года … И выжить! Это поистине чудо Божие. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, о себе. Каким был Ваш день – 22 июня 1941 года? Детство вдруг закончилось…

- Я родился в Ростове-на-Дону, жили мы на Верхненольной. Папа квартиру получил, когда мне было 3 годика. Возле нашего дома был большой стадион и два парка: Парк им. Октябрьской революции и Александрийский парк (сегодня это Парк имени Вити Черевичкина). Место прекрасное! Все мои товарищи были спортивными, мы буквально пропадали на стадионе.

22 июня 1941 года мы, как обычно, пришли на стадион. Там было много ребят из разных спортивных секций. Они готовились к предстоящим соревнованиям. В этот день мы тренировались дольше обычного, почему-то не хотелось расходиться. Никто из нас и предположить не мог, что это была наша последняя совместная тренировка.

Домой мы возвращались через Парк им. Октябрьской революции, мирно беседовали, обдумывали, как проведем лето; решили, что возьмем палатки и поедем на несколько дней за Дон: будем купаться, кататься на лодке, вечером сидеть у костра. Жизнь так прекрасна!

Выходим из парка и вдруг видим странную картину. Во дворе – много людей. Лица мрачные – что-то случилось! Смотрю – мама моя! Подбегаю к ней, а она: «Сыночек, война…»

Мы побежали в школу. Видим – в школьном дворе - много учеников и учителей, все очень взволнованы.

Уже на следующий день выстроились большие очереди в военкомат. Все хотят на фронт. И мы хотим! Пришли в военкомат, но нас не взяли. Мне было неполных 14 лет. Сказали: «Нет! Будете военкомату помогать: рыть окопы в городе и за городом». Конечно, мы согласились. Мы делали все, что от нас зависело. Рыли окопы, следили за светомаскировкой, тушили бомбы: затягивали на крышу воду в баках, в случае бомбежки бомбы брали щипцами или даже руками хватали - и в бак.

Мама во время войны работала в госпитале. Папа ушел на фронт. Забегая вперед, скажу. Отец Ростов-на-Дону освобождал, дошел до Австрии. Освобождал город Грац, а я в тот момент как раз был совсем рядом – в Мауттхаузене. Мне досталась судьба тяжелая... Но вернусь в свои 14 лет.

На базе нашей школы была открыта артиллерийская школа, куда принимали только тех, кто учился на «хорошо» и «отлично». Меня и моих друзей приняли. Наряду с общеобразовательными дисциплинами мы изучали военное дело. Учились разбирать и собирать пулемет «Максим», соревновались в стрельбе из боевых винтовок, из пулемета, проходили подготовку по системе ГТО.

Вскоре мы с друзьями стали участниками подпольной группы. Нас собрал старший товарищ Владимир Колпаков. Нас было всего 9 человек. Владимир пригласил тех, кому доверял. «Вот что, ребята, - сказал он, - немец к Ростову приближается, и мы должны серьезно включиться в борьбу с врагом. Нужно действовать согласованно, не в одиночку. От меня вы будете получать конкретные задания и поручения. При выполнении их вы должны действовать смело, быть бдительными, не болтливыми». Так мы и поступали.

Так и было. Фашистская армия рвалась к Ростову, у них была цель – захватить Кавказ, Ростов-на-Дону они считали воротами Кавказа. Ростову фашисты готовили участь стать Клейстом-на-Дону.

17 октября 1941 года фашисты взяли Таганрог. Бронированная армада 1-й танковой армии Клейста, дивизии СС «Викинг» и «Лейбшандарт СС Адольф Гитлер» ринулись на Ростов. Однако молниеносно захватить город немцам не удалось. Они встретили упорное сопротивление.

Во второй половине ноября немцы атаковали Ростов с северо-западного и северного направлений. Наступление вражеских танков остановили ценой своих жизней артиллеристы батареи 606-го стрелкового полка 317-й Бакинской стрелковой дивизии во главе с лейтенантом Сергеем Огановым и Сергеем Вавиловым.

20 ноября 1941 года немцы прорвали оборону нашего города, наша армия стала отступать. В ночь с 20 на 21 ноября я не мог заснуть, на душе было очень тревожно. Утром мы поспешили на 1-ю Советскую улицу. Мы понимали, что отступающим бойцам понадобится наша помощь. И не ошиблись. Мы махали руками нашим красноармейцам, предлагали идти за нами – показывали дорогу. Благополучно дошли до 29-й Линии. Отправились назад. Мы с Жорой Потаповым уже дошли до 25-й Линии, как вдруг попали под обстрел. Со стороны Сельмаша по 19-й Линии вниз спускались немецкие танки. Увидев людей, фашисты открыли огонь – люди стали разбегаться, кто куда. В этот день погибло много мирных жителей. Меня контузило. С тех пор не слышу на правое ухо. Очнувшись, я вскочил. Мы с Жорой завернули за угол и быстро вбежали во двор двухэтажного дома. В этом доме жила моя тетя Феодора.

Выждав время, мы решили пробиваться к нашим домам на Верхненольной. Я приоткрыл деревянную калитку, выглянул и, ужаснувшись, быстро закрыл ее. По улице под конвоем эсесовцы вели на расстрел наших пленных красноармейцев, не успевших переправиться на Левый берег Дона. Колонна растянулась на всю ширину улицы. Я снова приоткрыл калитку и вдруг встретился взглядом с подходившим к ней красноармейцем. Увидев меня, он от неожиданности округлил глаза, а мы с Жорой, не сговариваясь, схватили его за руку и затянули во двор. Захлопнули калитку и замерли. Что будет?! Сколько времени прошло, не знаю, мы только молча смотрели друг на друга. Спасенного красноармейца звали Леня, мы дали ему гражданскую одежду моего брата, а его военную форму спрятали в конце подвала. Когда стемнело, мы осторожно пошли домой вместе с Леней. Мама его покормила, и он ушел – оставаться было опасно, вокруг много соседей. Леня прятался в Парке имени Октябрьской революции, а ночью приходил к нам – мы его кормили. Когда Ростов-на-Дону освободили, Леня, сидя верхом на лошади, приехал к нам попрощаться и поблагодарить за спасение. Как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю.

Наша подпольная группа работала непрерывно: незадолго до вступления немцев в Ростов мы помогли эвакуировать раненых из госпиталя; при отступлении наших войск выводили бойцов из окружения; срывали немецкие листовки, которыми фрицы запугивали людей; расклеивали свои листовки, писаные от руки; разведывали нахождение немецких штабов, немецкой техники. При выполнении одного из заданий погибла одна из участниц нашей группы – Ольга Кашеренинова. Она по льду переправилась через Дон в Батайск, чтобы передать важное сообщение, а на обратном пути ее схватили немцы и убили…

В период первой оккупации немцы продержались в Ростове недолго, с 21 по 28 ноября 1941 года. За 8 суток фашисты произвели чудовищные акции расправы над мирными жителями: Нахичевань, 36-я, 39-я, 40-я Линии, Парк им. Фрунзе, Армянское кладбище, площадь Свободы, Верхненольная…

На улице Верхненольной фашисты расстреляли 90 мирных жителей. Среди них мог быть и я. Это было 28 ноября. Мы с ребятами из нашей подпольной группы спешили в сторону Дона для выполнения задания. На 1-й Советской улице мы увидели двух убитых немецких мотоциклистов. Кругом была суета. Вдруг возле нас появился фашист в русской шапке-капелюхе. Он схватил Жору Сизова из нашей группы. Остальным удалось бежать. Мы забежали за типографию имени Калинина. В нас стреляли, но повезло – мимо. Из подворотни дома Водников мы увидели, как фашисты сгоняли и ставили людей к стене, а затем расстреливали. Сейчас здесь висит мемориальная доска: «На этом месте в ноябре 1941 года немецко-фашистскими оккупантами были зверски расстреляны 90 жителей». Среди них был и мой друг Жора.

Страшные 8 суток первой оккупации. Очень много ростовчан пострадало во время обстрелов. Многие жители остались без крова.

Ростов-на-Дону был первым крупным городом, освобожденным в Великую Отечественную войну. Под Ростовом вермахт потерпел свое первое сокрушительное поражение с начала войны.

- Но последовала вторая оккупация… Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, об этом периоде. Именно в период второй оккупации Вы с товарищами попали в облаву – так начался Ваш страшный путь в концлагеря.

- После первого освобождения Ростова-на-Дону мы продолжили учебу в школе, а параллельно мы принимали участие в создании военных сооружений, помогали в восстановлении разрушенных объектов.

Перед второй оккупацией город в течение двух недель подвергался жестоким бомбардировкам. 22 июля немецкие войска вошли в город. Весь город горел. К вечеру 24 июля стрельба постепенно стала стихать. Вторая оккупация длилась 205 суток: с 24 июля 1942 года по 14 февраля 1943 года.

9 августа 1942 года комендант города издал приказ, в котором говорилось о том, что 11 августа все еврейское население должно явиться на сбор, якобы для переселения в западные области Украины. Несчастных жестоко обманули. Их вывели в Змиевскую балку и всех расстреляли.

Наша подпольная группа продолжала свою работу, правда, уже без Владимира Колпакова. Владимира призвали на фронт, позже мы получили известие о его гибели.

Мы снова и снова срывали немецкие листовки, расклеивали свои: писали плакатными перьями, клей делали из муки. Один из нас быстро наносил клей на столб, другой приклеивал листовку, а третий наблюдал за обстановкой на улице. В листовках мы призывали не верить гитлеровским агитациям, сообщали о победах советских войск.

1 октября 1942 года при выполнении очередного задания мы попали в облаву. Нас загнали в подвал здания Управления железной дороги. Сюда согнали множество людей. Через два дня стариков отпустили, а молодых погнали на Главный железнодорожный вокзал. От стариков мама и узнала о том, что со мной случилось.

На станции уже стоял состав из товарных вагонов, набитых людьми. Нас загнали в один из них. Все сидели на полу. Было очень тесно и душно. Под самым потолком вагона – два небольших оконца, оплетенных проволокой. Ехали несколько дней. Останавливались редко. Выпускали людей по очереди, вагон за вагоном, попить воды из кранов и в туалет. В день выдавали маленькую буханку хлеба на пять человек.

Мы прибыли в Германию, в город Дессау. Поезд остановился на окраине города. Всех заставили выйти из вагонов. Здесь молодых и здоровых на вид мужчин и женщин «бауэры» отобрали для работ на фермах и в различных хозяйствах. Остальных (и нас в том числе) построили в колонны по пять человек в ряду и под прицелом полицаев погнали дальше – в лагерь Капен.

С первых дней пребывания в лагере мы с друзьями стали продумывать план побега. Неделю мы наблюдали за охраной, изучали ситуацию. Мы заметили, что некоторые вагоны, в которые мы носили боевые снаряды, имеют ступеньку, на которую можно подняться, а далее через окно – в вагон. Окна после загрузки боеприпасов закрывались на задвижку. Мы договорились, что тот, кто будет принимать боевые снаряды, защелку на окнах не закроет. Через эти окна мы собирались залезть в вагон.

Стемнело. Мы подошли к проволочному ограждению за бараками. Уже хотели перелезть через ограду, как вдруг показалась фигура охранника. Мы – бежать. Забрались под одеяла прямо в одежде. Охранники с криком стали осматривать бараки, чтобы найти тех, кто не успел раздеться. Нас не заметили.

На следующий день всех погнали на работу. К нам подошел ростовчанин Георгий Тищенко и сказал: «Мы слышали, что вы хотели бежать. Мы с вами». Их было 8 человек, нас – 9. Всего 17 ростовчан.

В назначенный день мы снова рискнули. Первыми вышли 8 ростовчан из соседнего барака. Один наблюдал за охраной, другие помогали друг другу перелазить через проволоку. Сложив ладони вместе, подставляли их под ноги другому.

Следующими были мы. Всем удалось перешагнуть через ограду. Ни одного звука. Гробовая тишина. Стали искать вагоны со ступеньками, палкой проверять, где не закрыты окна. Нашли. Залезли. Сидим. На рассвете услышали немецкую речь, лай собак. Ребята посыпали по пути махорку – собаки не смогли взять след. Немцы осмотрели вагоны, пломбы были на месте. Нас не обнаружили. Вскоре подогнали поезд, и мы поехали. На четвертые сутки поезд прибыл в Польшу. Крики, шум – нас поймали. Сначала выгнали восьмерых беглецов из соседнего вагона, а потом нас. Беспощадно избивая палками, нас погнали в гестапо. Несколько дней мы провели в тюрьме г. Торунь, потом еще несколько дней в тюрьме г. Мальборк, а из Мальборка нас повезли в Штуттгоф.

- Штуттгоф – концентрационный лагерь смерти – для массового уничтожения людей. По строгости режима Штуттгоф относился к третьей категории. Верно?

- Да, Штуттгоф относился к третьей категории. Здесь уничтожали. Крематорий дымился день и ночь, а новые эшелоны с тысячами заключенных самых разных национальностей прибывали и прибывали… Здесь творились чудовищные преступления.

Когда мы вошли в лагерь (это было 19 ноября 1942 года), к нам подошел начальник – гаупштурмфюрер СС Майер, он уведомил нас: «Вы находитесь в государственном концентрационном лагере, а это значит, что вы находитесь не в трудовом лагере, а в лагере уничтожения. Каждое нарушение правил внутреннего распорядка карается поркой, уменьшением пайка. Попытка к бегству – смертью. С этих пор вы не люди, а обыкновенные номера. Все ваши права вы оставили за воротами. Здесь у вас только одно право – вылететь через эту трубу». В этот момент он указал на дымящуюся трубу крематория.

Нас привели в барак (ноенцуганг), раздели, подстригли наголо, загнали под холодный душ.

В другой комнате выдали номера с красным треугольником – символом политзаключенных, полосатую одежду, деревянные колодки. Мой номер был 17322. К категории политзаключенных относились те, кто сопротивлялся гитлеровскому режиму. Были в лагере и заключенные, которые относились к другим категориям: зеленый треугольник был знаком отличия уголовников. Именно их обычно ставили надзирателями, именно уголовники обычно издевались над политзаключенными. Синий треугольник нашивали эмигрантам; черный – людям цыганской национальности; желтый – евреям. Заключенным, попавшим в так называемую штрафную группу, нашивали дополнительный знак – точка в круге – мишень. Мельчайшая «провинность» и в «штрафника» стреляли на поражение.

Затем нас направили в барак № 2 к Вацеку Козловскому, тот был похож на дикого зверя. Он одним ударом сбивал узника с ног, вставал несчастному на грудь и приплясывал. Этот зверь часто заставлял узников ложиться в грязь, бегал по распластанным телам, жестоко избивал узников палками. В каменоломне он заставлял таскать камни до тех пор, пока узники не надрывались. Эти камни ему нужны были не для строительства, а только для того, чтобы уморить людей. Такова была цель гитлеровских палачей – уничтожить как можно больше людей.

На завтрак и ужин узники получали небольшой кусочек хлеба и кружку «кофе». В обед –баланду из обрезков брюквы, моркови, капусты. Уже через 2-3 месяца многие узники умирали от голода.

В бараках не хватало мест. Людей укладывали поперек коек по несколько человек. Ежедневно в барак врывались капо и штубовый. Штубовый своей длинной палкой тыкал в одежду, сложенную так, чтобы был виден номер, и громко выкрикивал его. Заключенный должен был быстро вскочить, слезть с нар. Узника тотчас уводили в вашрум (умывальник) и там убивали, после чего палачи снова возвращались в барак за новой жертвой. Ежедневно в нашем бараке убивали так не менее 10 человек.

Однажды выбор штубового пал на меня. Он сорвал с меня одеяло и с криком «Raus!» стащил меня с нар на пол. В одно мгновение я нырнул в щель под нижними нарами. Штубовый не заметил моего исчезновения. Так на полу под нарами я провел всю ночь. Щель была очень узкой, но я смог пролезть: рост позволил и комплекция: на тот момент я был настоящим скелетом. И еще спасибо спортивной реакции. Не зря я в свое время пропадал на стадионе. Смерть прошла мимо меня.

Первое время я работал в вальдкоманде. Это была тяжелая работа по подготовке территории для постройки нового лагеря. Работали на морозе. Одеты мы были очень плохо: жакетка (маринарка) с номером на левой стороне и полосатые брюки также с номером. На ногах деревянные подошвы – клюмбы. В таких условиях люди быстро погибали. Та же участь ждала и меня.

В середине марта после аппеля и скудного завтрака нас, как обычно, с криками, подгоняя плетками, выстроили в колонну, чтобы отправить нас на работу. Я с ребятами оказался в конце колонны. Вдруг к нам подошел высокий молодой мужчина. Как мы узнали позже, это был поляк Владек Томчик, блоковый барака № 5. Он отобрал четверых самых маленьких и щуплых узников (в том числе и меня) и повел нас по территории к бараку, в котором находилась столярная мастерская (тишлерай). Теперь нам предстояло работать в столярке. Так мы избежали неминуемой гибели: в вальдкоманде мы бы долго не протянули. В столярке мы работали под крышей и уже не зависели от капризов природы. Мастер к нам относился хорошо, но особенно почему-то расположился ко мне. Может быть, потому что я был младше своих друзей на год. Однажды через мастера я познакомился с Боликом Петровским, который работал в канцелярии. Позже я узнал, что он в силу своих возможностей помогал полякам и русским.

Весной 1943 года я заболел тифом. Меня поместили в ревир – в медсанчасть. Сильный жар. Бред. Вижу своего соседа по родному дому, протягиваю ему свою пайку хлеба – прошу дать за нее воды. Хочется пить. Падаю с верхних нар. Перед глазами – солдаты Красной Армии. Я пытаюсь бежать навстречу им, но натыкаюсь на дверь. Меня поднимают узники – кладут на нижние нары возле двери. Мимо меня выносят трупы. Вынесли Володю Сафонова, с которым мы вместе бежали из лагеря Капен.

Не знаю, сколько времени прошло. К открытым дверям ревира подошли немцы в белых халатах. Один из них обратился ко мне: «Ты кто?» Едва шевеля губами, ответил: «Я русский». Он быстро положил мне на губы таблетку и вышел. Это был тот самый немец, который нас, четверых ростовчан, перевел с тяжелой работы в вальдкоманде в тишлерай!

Таблетку я проглотил с трудом. Через какое-то время жар стал спадать. Я выжил.

- Евгений Васильевич, скажите, пожалуйста, в Штуттгоф привозили только мужчин? Это был мужской концлагерь?

- Нет, уже в 1941 году в Штуттгоф стали привозить не только мужчин, но и женщин. Среди узниц было много военнопленных. На них заводили особую картотеку. Летчиц, парашютисток, радисток, военных медработников старались как можно быстрее уничтожить. Газовая камера, виселицы, смертельные инъекции.

Каждое воскресенье нас выстраивали в трех-четырех метрах от проволоки. На противоположной стороне стояли женщины. На них было жутко смотреть. На измученных, истощенных телах у многих были видны синяки, кровоподтеки.

Особенно страшной была участь женщин-евреек. Из оружейной мастерской, где работали мои друзья, хорошо было видно, что происходило на территории, где размещали этих несчастных. Целыми днями тысячи женщин без всякой одежды стояли или бродили по территории, огороженной колючей проволокой. Спали они на голой земле. Их не кормили. Там был только водопроводный кран. Над несчастными издевались капо, блоковые. Если они видели на теле женщин раны, то отправляли несчастных в газовую камеру. Узники рассказывали, что, идя на работу, они неоднократно встречали колонны из 80 и более женщин-смертниц, которых хлыстами и палками гнали к крематорию.

Выжить в Штуттгофе женщинам было очень тяжело. Думая о женской доле, вспоминаю эпизод, который меня особенно поразил.

Это было в конце июня 1943 года. В нашей мастерской была широкая дверь, через которую можно было выйти на территорию за пределы лагеря. Открывать ее имел право только мастер, когда необходимо было выбросить отходы от столярных работ. Отходы мы собирали в большие ящики и высыпали недалеко от мастерской в кучу. Высыпали и уже собрались возвращаться в мастерскую, как вдруг видим: со стороны леса эсэсовцы с автоматами ведут группу женщин из семи человек. Ведут их в сторону крематория и виселицы. Женщины одеты в военные гимнастерки. У виселицы, спиной к крематорию, стоит большой любитель казней гауптштурмфюрер Майер, рядом с ним – староста лагеря и несколько эсэсовских офицеров. Процессия подходит все ближе к палачам. И вдруг над территорией лагеря грянуло:

Кипучая,

Могучая,

Никем непобедимая,

Страна моя,

Москва моя,

Ты – самая любимая!

На пленных сразу же набросились конвоиры, не дав им допеть фразу до конца. А гитлеровский офицер заорал нечеловеческим голосом. В этот момент стоявшая перед ним женщина набросилась на него. То ли от неожиданности, то ли от сильного толчка он упал навзничь. Эсэсовцы растерялись. В эти секунды остальные женщины побежали в сторону леса. Раздалась автоматная очередь. Все они были убиты. Они погибли, как настоящие воины Красной Армии. Мы были поражены их храбростью, мужеством и достоинством.

- Героический поступок. Эти женщины погибли, как герои. Вот, что поражает, вопреки всему в концлагере Штуттгоф действовало Движение Сопротивления. Как это было возможно? В таких страшных условиях хватало силы духа на сопротивление?

- Да. Движение Сопротивления в концлагере Штуттгоф возникло с самого начала существования лагеря. Огромное чувство патриотического долга, сила воли, сплоченность, взаимопомощь военнопленных помогли части узников выжить в этом страшном лагере.

Из всех подпольных групп Сопротивления самыми крупными были русские и польские организации. У многочисленной и хорошо организованной советской подпольной группы, действовавшей под руководством Федора Сопрунова, была налажена связь с польской группой антифашистского Сопротивления во главе с полковником Зигмундом Рыльским, капитаном Янушем Темским, коммунистом Петром Столярком. В лагере действовали также группы немецких интернационалистов, группа датских патриотов. Члены подпольных организаций совместно готовили план восстания.

Во второй половине июня 1944 года меня, а также остававшихся еще в живых моих земляков, перевели в концентрационный лагерь уничтожения Маутхаузен. Обо всем, что происходило в Штуттгофе после нашего отъезда, я узнал позже от моих друзей, которым посчастливилось дожить до дня освобождения. От них я узнал, какие муки претерпели узники во время эвакуации лагеря и о последних днях его существования. Газовой камеры фрицам было мало. Под дополнительную газовую камеру они переоборудовали железнодорожный вагон, который закатывали прямо в лагерь, загружали обреченными на смерть, бросали туда газовый снаряд, запирали, а затем вагон толкали к крематорию. Печи работали круглосуточно.

Участники подпольных групп делали все возможное, чтобы спасти как можно больше людей.

Хочу отдельно рассказать о 20 блоке – «блоке смерти». Летом 1944 года гитлеровцы обнесли его каменной стеной и превратили в место истребления людей. К 1 января 1945 года в 20 блоке смертников содержалось около 800 человек, в основном, советских офицеров - летчиков, политработников. На карточках, направляемых в этот блок, стояли пометки «Уничтожить» и «Возвращение нежелательно», «Кугель» - пуля», «Мрак и туман» - медленная и мучительная смерть.

Весной 1944 года в 20 блок был брошен майор Красной Армии летчик Леонов, Герой Советского Союза подполковник Власов, которые вместе с лейтенантом Гороховым и Сметанкиным приступили к разработке плана массового побега из лагеря. Создав крепкую подпольную организацию и установив связь с лагерем, организаторы побега в январе 1945 года организовали шесть штурмовых групп.

Побег был назначен в ночь с 28 на 29 января. Но за два дня до побега в барак ворвались эсэсовцы. Они выкрикнули номера 25 узников. Среди них оказались и руководители восстания. Их в этот же день сожгли в крематории. Несмотря на тяжелый для всех удар, побег не отменили. В ночь со 2 по 3 февраля 1945 года по сигналу «За победу» 700 смертников, вооружившись огнетушителями, обезвредили внутреннюю охрану, струями противопожарной смеси ослепили часовых, разорвали колючую проволоку и вырвались на свободу. На всей территории Верхней Австрии была объявлена тревога. Для поимки бежавших были использованы все полицейские силы и воинские части, находившиеся вблизи. В период с 4 по 18 февраля 1945 года эсэсовцы поймали и казнили 681 участника этого героического побега. Спастись смогли 19 человек. После войны мне удалось разыскать лишь девятерых их них. Среди них был мой земляк из Новочеркасска Виктор Украинцев, именно от него я и узнал подробности этого героического события.

Двух беглецов из «блока смерти» Михаила Рыбчинского и Николая Цемкало приютила крестьянка Мария Лангталер. Она и ее семья прятали и кормили беглецов три месяца! Беглецы спаслись! Четверо сыновей Марии в этот момент воевали на Восточном фронте. Мария сказала мужу: «Давай поможем этим людям. Быть может, тогда Бог оставит в живых наших сыновей». Все сыновья Марии вернулись домой.

Еще хочу упомянуть о человеке с большой буквы – генерал-лейтенанте инженерных войск, крупнейшем отечественном ученом, докторе военных наук Дмитрии Михайловиче Карбышеве. О нем я узнал от моего земляка Владимира Ильича Дегтярева – от «русского доктора Вовы». Он был ветеринарным врачом, в лагерях лечил узников, был участником движения Сопротивления, ему довелось близко познакомиться с Дмитрием Карбышевым. Немцы уговаривали Дмитрия Михайловича Карбышева перейти на службу в немецкую армию, обещали ему мировую славу, но советский генерал-лейтенант отказался. Карбышева часто переводили из лагеря в лагерь, опасаясь, что он своей стойкостью повлияет на военнопленных. Дмитрий Михайлович Карбышев принял мученическую смерть в ночь с 17 на 18 февраля в Маутхаузене. В ту ночь узники слышали шум и стук колодок об асфальт, окрики конвоя. В лагерь пригнали новых заключенных. Людей раздели догола. Выстроили перед дезинфекционным подвалом. В подвал загоняли по несколько человек, ошпаривали горячей водой, а потом выгоняли на мороз. В эту ночь был 12-градусный мороз. Потом снова загоняли. И так несколько раз, пока люди не умирали. Среди прибывших был и генерал-лейтенант Карбышев. Палачи беспощадно истязали его. Ближе к рассвету его стали обливать ледяной водой из брандспойта. Тело генерала медленно превращалось в ледяную глыбу. Последние слова, которые произнес Карбышев по-французски перед обреченными на смерть узниками, были такими: «Бодрей, товарищи! Думайте о своей Родине и мужество вас не покинет!». В эту ночь было замучено 440 узников.

- Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, о Маутхаузене.

- Пройдя гестапо, ужасы концлагеря Штуттгоф, я подумал: «Что может быть страшнее?» Оказывается, может. Нас привезли сюда, чтобы уничтожить.

Нас с криком выгнали из вагонов, построили в колонну по 5 человек в ряду и погнали вверх по дороге. В колонне было около 150 человек. Идти в быстром темпе было очень тяжело, нас подгоняли криками: «Los! Los!» («Быстрее! Быстрее!) и избивали палками и прикладами. Обессиленных пленников старались поддерживать шедшие рядом, иначе сильно ослабевших убивали на месте.

Дорога становилась все круче. Наконец, справа показалась громадная каменная крепость. Две башни, соединенные высокой массивной стеной, между ними – тяжелые металлические ворота (брама). На сторожевых вышках – эсэсовская охрана и пулеметы. При входе в лагерь над воротами – надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Ворота распахнулись, и мы увидели большую территорию – площадь переклички, с обеих сторон – деревянные бараки. Справа от входа в лагерь находилась стена пыток («Стена плача»). В стену были вделаны цепи. На них подвешивали узников, вывернув им руки за спиной. Обреченных держали здесь порой по двое суток. Цепей не хватало. «Провинившиеся» стояли и ждали своей очереди.

После санобработки нас привели в канцелярию. Здесь на каждого заключенного заполнили специальную карточку и выдали новые бирки с выбитыми номерами на жестяной полоске. Мой лагерный номер был 75 949.

По своему режиму Маутхаузен относился к концлагерям третьей категории, это один из самых жестоких концлагерей уничтожения. Центральный лагерь Маутхаузен имел 49 филиалов, самыми крупными из которых были Гузен, Эбензее, Мельк, Линц. Охрана заключенных была поручена соединению дивизии СС «Мертвая голова».

Местом массового истребления людей здесь была каменоломня, расположенная в окрестностях лагеря в глубоком скалистом ущелье. Это одно из самых страшных мест концлагеря Маутхаузен. Каждый день – и в жару, и в дождь, и в снегопад – узников гнали на работу в пропасть. Заключенные должны были подрывать скалы, откалывать породу, а потом на руках нести эти камни в одну большую кучу. Из глубокого котлована каменоломни узники должны были на плечах нести камни весом не менее 50 кг по высокой крутой лестнице из 186 ступеней. Эту лестницу называли кровавой. Потом следовало бегом спускаться вниз, брать на плечи новый камень и снова подниматься вверх. Случалось, что кто-то из узников оступался или ронял камень, тогда вереница узников могла загреметь вниз. Часто случалось, что эсэсовцы специально толкали людей вниз, чтобы понаблюдать за «аттракционом».

В апреле 1945 года подпольный Интернациональный комитет приступил к разработке плана вооруженного восстания, поскольку было получено известие о приказе Гиммлера уничтожить всех политических заключенных.

Из наиболее стойких антифашистов были созданы 10 военных групп: две немецких, одна австрийская, одна чешская, одна югославская, одна франко-бельгийская и три русских.

4 мая 1945 года состоялось чрезвычайное заседание подпольного комитета, возглавляемого австрийцем Генрихом Дюрмайером. Было принято решение утром 5 мая 1945 года дать сигнал к вооруженному восстанию, захватить эсэсовские склады с оружием и держаться до прихода войск союзников. Комитет дал задание Дюрмайеру предъявить коменданту Керну требование заключенных запретить охране лагеря входить в него и передать всю исполнительную власть Интернациональному комитету. Беснуясь и угрожая уничтожить весь лагерь, Керн был вынужден принять требования. Это произошло в 8 утра 5 мая. А в 10 утра, когда советские войска и войска союзников стали приближаться к Маутхаузену, два русских батальона и семь ударных групп, созданных из заключенных западноевропейских стран, разоружили охрану лагеря, захватили эсэсовские склады с оружием. Над комендатурой фашистского концлагеря Маутхаузен было подружено Красное знамя свободы.

Те, кто находился на крыше, заметили два приближающихся американских танка. Когда танки подъехали, из одного из них выскочил американец, вошел в лагерь и прокричал: «Вы свободны! Война окончена! Гитлер капут!» Быстро залез в танк и уехал.

Что тут началось! Я не могу передать вам, какое последовало ликование. Узники распевали песни, обнимали друг друга. Некоторые из заключенных тут же ушли из лагеря. Но ведь вокруг еще оставались группы вооруженных эсэсовцев! Многие из покинувших лагерь были убиты…

7 мая в 11 часов в лагерь въехал грузовой автомобиль. В кузове грузовика находилось несколько человек, теперь уже бывших узников Маутхаузена. Они радостно приветствовали нас и поздравляли с долгожданной Победой.

Построившись в колонны, мы вышли за пределы лагеря и стали спускаться вниз с горы. Несмотря на то, что мы еле-еле передвигали ноги, мы ликовали, чувствовали себя счастливыми. Я до конца не мог поверить. Неужели все это происходит наяву?

Долгая и утомительная была дорога на Родину, но все понимали, что эти испытания ничто в сравнении с теми, что были в концлагере. После освобождения до родного дома я добирался почти четыре месяца.

И вот он дом! Родные! Они живы!

Так началась моя жизнь после ада. Мирная жизнь. Какая же это ценность – мирная жизнь! Вряд ли это можно ощутить сполна, не пережив ад войны. Как же важно, чтобы подобное более никогда не повторилось! Всю свою жизнь я и мои друзья – наше братство победивших смерть - положили на то, чтобы рассказывать людям правду о фашизме, о рейхе, о концлагерях. О тех, кто не дожил до мирных дней…

- Евгений Васильевич, спасибо Вам огромное за Ваше служение, за Вашу миссию – рассказывать правду о фашизме; за Вашу борьбу с этим страшным злом; за Ваше мужество, за преданность Родине, за сердечность и верность. Лариса Ивановна, и Вам – отдельное спасибо за то, что разделили служение супруга; за то, что помогаете ему во всем. А не могли бы Вы рассказать, как вы познакомились? Как родилась ваша любовь – ваша семья?

- Мы познакомились в День Крещения Господня. Я возвращалась домой после работы с подругой Валентиной. Вдруг подруга воскликнула: «О, Женечка!» Мы зашли в храм, как раз служба шла. Подошли к иконе святителя Николая Чудотворца, поставили свечи, каждый из нас попросил святого о чем-то сокровенном. После службы мы все вместе пошли к Валентине, попили чай, а потом Евгений пошел меня провожать. Он очень обрадовался, когда узнал, что я музыкант, ведь он очень музыкальный! Мы стали встречаться.

Помню 5 мая Евгений пригласил меня в кафе и говорит:

- У меня сегодня День рождения.

- Как сегодня? Разве не 2 сентября?

- В этот день меня освободили из концлагеря.

Так я узнала об особом, очень страшном периоде в его жизни. Не все сразу. Он рассказывал понемногу, постепенно.

Вот так – 47 лет мы вместе. Он помогал мне во всем, а я ему. Думаю, очень важно то, что я в свое время смогла его понять. У него друзья – его братство – всегда были на первом месте, иначе и быть не могло. В любой момент друзья могли прийти к нам в дом, даже толпой. Какие это были теплые встречи! Они могли плакать, могли веселиться, как дети. Трудно представить себе более близкое родство душ. Помню, как-то в Ростове проходила Всесоюзная встреча узников. И, вот, представьте, после встречи весь автобус – к нам, в нашу трехкомнатную квартиру. У меня ребенок на руках, друзья расположились прямо на полу, я бегаю с тарелочками, но я вижу, как все они счастливы, как рады встрече, как им необходимо это общение, и я счастлива с ними. Вот на таких встречах Евгений Васильевич педантично записывал рассказы друзей, их истории. Так и накопился целый чемодан живых голосов живой памяти… Что им довелось пережить! Какую скорбь они носят в своем сердце! Это невозможно описать во всей полноте.

Когда нашей Леночке было 3 года, мы всей семьей отправились в Дом отдыха, куда были приглашены бывшие узники из концлагеря Штуттгоф. Помню, идем мы по аллее. Вдруг слышу голос: «Деточка! Никогда не обижай своего мужа! И когда будет стареньким, не обижай. То, что он пережил, не подлежит описанию!» Я обернулась, а там – никого…

От редакции

В 2018 году Евгений Васильевич Моисеев был награжден Почётным знаком «За заслуги перед Австрийской Республикой», т.к. на протяжении многих лет возглавлял комитет бывших российских узников концлагеря в Ростовской области, многократно бывал в Австрии, встречался с молодежью, являлся активным борцом антифашистского сопротивления.