Письмо в Германию

 

Саласпилс, Красный Берег – это наименования самых известных и крупных детских концлагерей, в которых фашисты выкачивали у маленьких узников кровь. А ещё были Кобровка, Лучицы, Паричи, Ала, Малый Тростенец и множество, множество других, не столь известных и вовсе неизвестных. Фашисты кричали маленьким узникам: «Радуйтесь и гордитесь, ваша кровь будет отдана немецким солдатам». Тонны детской крови стекались в специальные хранилища, из которых затем «материал» поступал в фашистские госпитали для лечения солдат Третьего рейха.

Стихотворение «Письмо в Германию» - осмысление феномена фашистской жестокости, исторической правды, было написано полтора года назад. Сегодня текст обретает особую актуальность.

Автор произведения – протоиерей Сергий Красников, настоятель храма Всех Русских Святых г. Ростова-на-Дону. Другие стихи автора читайте в рубрике «Тропами войны».

 

 

Самые крупные концлагеря для детей – Саласпилс (Латвия) и Красный Берег (Белоруссия).

Саласпилс начали строить в Латвии в октябре 1941 г., строили его евреи, в том числе из Рижского гетто. Для детей в лагере были отведены отдельные бараки. Кровь выкачивали из детей до последней капли. В основном сюда привозили малышей из Белоруссии и северо-западных областей России – Псковской, Калининской, Ленинградской. В официальных документах Саласпилс именовался как «Лагерь трудового воспитания», на самом же деле был банком крови и местом проведения страшных медицинских экспериментов. В Саласпилсе держали и двух-, и трёхлетних детей, и даже грудничков. Вместо имени у каждого ребенка был номер, выбитый на жетоне.

Только по официальным данным в лагере Саласпилс погибло больше 7 тысяч детей. На самом деле жертв было намного больше. Фашисты постарались скрыть следы массовых убийств детей. Заметая следы, фрицы раскапывали могилы и сжигали детские тела. Для таких раскопок использовали труд евреев, которых по окончании работ также убивали и сжигали.

Красный Берег – еще один крупный детский донорско-пересыльный лагерь, организованный фашистами. Деревню Красный Берег немцы захватили 6 июля 1941 года. Здесь находился важный стратегический объект — железнодорожная стация Бобруйск-Гомель, а рядом — старинная усадьба, которую нацисты превратили в концлагерь. В зданиях усадьбы расположился фашистский госпиталь, а в сараи свозили детей со всех окрестных деревень. На детей устраивали облавы. Фашисты окружали деревню плотным кольцом, выгоняли из домов всех жителей, вырывали из рук малышей, бросали их как мешки в крытые брезентом машины и увозили. В облавах принимали участие украинские и прибалтийские наёмники-полицаи.

Согласно генеральному плану «Ост», 75 процентов славян — белорусов, поляков, украинцев и русских — должны были быть уничтожены. Оставшиеся же 25 процентов должны были обслуживать германскую расу…

«Русский должен умереть, чтобы мы жили!» – таков был лозунг немецких нацистов, втрогшихся в Россию. Таков же лозунг нацистов современных.

 

 

Письмо в Германию

 

Я ночью снова слышал эхо над землёй

От стен Рейхстага, от трибуны бундестага.

Мне снилось: там, под мирной звёздной синевой

Тень русским воинством поверженного флага.

 

Пишу впервые я тебе, германский брат!

Сейчас не плачу. Но печаль свою не скрою…

Сегодня дед мой не пойдёт встречать парад.

В полку Бессмертном он пойдёт теперь со мною.

 

Не поленись, прошу, прочти, брат, до конца.

Наш месяц май надел парадные одежды,

И снова радостью в слезах поют сердца.

В них – память горя, боль страданий и… надежда.

 

В них – память горя необъявленной войны,

В земле навек сокрывшей жизни миллионов.

В них – скрежет судеб искорёженной страны,

В них – горний свет ушедших в вечность батальонов.

 

В них – кровь потерь небоевых и боевых,

Потерь – как звёзд неисчислимых – безвозвратных.

В них – боль, и страх, и стоны судеб роковых

И правд окопных… не плакатных, не парадных.

 

И в них – надежда, что нигде и никогда

Давно минувшее уже не повторится…

Закрыв забрало, вероломная орда

Не полетит на мирно спящие границы,

 

Не загремит, как прежде, звонами оков,

Беснуясь, в ярости весь мир делить не станет

По цвету кожи, глаз, по форме черепов,

В гордыне дьявольской на Небо не восстанет.

 

Дай Бог! Но кто-то вновь раскачивает мир.

И эти «кто-то», позабывшие про Бога,

Срывают швы с зашитых горем чёрных дыр.

И вот об этом, брат, в душе моей тревога.

 

Тебя я братом называю неспроста,

Пускай в глазах твоих я глуп, смешон иль странен.

Пишу от сердца. Не спеши скривить уста.

Смотри, как злобою людскою мир изранен!

 

Кто в этом мире, поднебесном, человек?

Лишь гость. Рождается, живёт, но умирает

Он только плотью. По земле замедлив бег,

Уходит прочь, оставив след. Куда – Бог знает.

 

Ждёт всех и каждого земли бездонный стан.

До воскрешения тела в земле – останки.

Но помнишь, брат, как говорил Тертуллиан:

«Душа (любая!) по природе – христианка».

 

А значит – братья в Боге мы. Пусть не друзья.

Но вот о том ещё хотел тебе сказать я,

Чего не знать иль позабыть никак нельзя…

Что и по крови, может быть, с тобой мы – братья.

 

Я будто предков наших слышу голоса.

С недоуменьем не спеши нахмурить брови.

И рассмеяться не посмей. Открой глаза

На правду-горе. Я пишу тебе о крови…

 

О крови праведных, взирающих с Небес –

Не как в свой крестный смертный час, не обречённо –

С мольбой к Тому, Кто смертью смерть поправ, Воскрес.

Пишу – читай. Ты всё поймёшь теперь, о чём я…

 

Мир и поныне помнит иродовый грех.

Ему подобный грех фашистскою ордою

Творился вновь, когда кровавый Третий рейх

Пошёл на земли наши русские войною

 

И здесь, судьбу свою увидев на кону,   

Раскрылся… подло и доподлинно, с изнанки,

Построив наспех в целом мире никому

До сорок первого неведомые банки…

 

Он возводил их не для золота, отнюдь.

Не для рейхсмаркских облигаций. Не для денег.

Мы не забыли их. И ты не позабудь

Кровавый Са́ласпилс, кровавый Красный Берег.

 

Победным маршем безоглядно, напролом

Шёл по Европе рейх, раскованно, парадно,

Ариософствуя, не ведая о том,

С каким позором поползёт по ней обратно.

 

Когда ж на нашей, горем вспаханной земле,

Прервавшей звон его блистательных походов,

Кровоточить он стал в боях в предсмертной мгле,

Доктрину расовой градации народов

 

Решил он править – да продлиться адский пир!

И кровью русских «генетических отбросов»

Уже не брезгуя, отнюдь, дохнул на мир

Злосмрадьем новых апофегм о крови россов.

 

Дохнул чуть слышно… без ударов гордых в грудь,

Без агитаторских рейхс-канцлерских истерик.

Мы помним, помним, брат. И ты не позабудь

Кровавый Са́ласпилс, кровавый Красный Берег!

 

В каком бреду нечеловеческая злость

Людскую муку смаковала в тех острогах,

Скрывали тщательно. Но правде довелось

Пролиться в мир от тех, кто выжил там, в оковах.

 

Как написать о том, что мыслью не объять?!

И сотой доли не представишь, не опишешь.

И всё ж… Представь-ка, брат, представь: чтоб плач унять,

Чтоб детский плач унять, бегут… уже… Ты слышишь

 

Плетей зазубренных зломудрые щелчки…

Так, чтоб не до смерти (иначе ведь – в убыток)?

Ты видишь… чёрные бездонные зрачки

В глазах тех детских… от отчаянья и пыток?

 

Какой ценою рейх в безумстве торил путь!

Его зловещие кровавые остроги

Мы помним, помним, брат. И ты не позабудь

Про сотни тонн невинной детской русской крови!

 

Дверей железных скорбный скрип… засов, замок.

Несётся эхо несмолкающего гама

К свинцовым тучам… слышишь: «Доченька!», «Сынок!»,

И отголоском – сланый ливень: «Мама! Мама!»?

 

Как страшно в щель того минувшего смотреть!

Как тяжко жить в душе с кровавой этой правдой –

Знать то, что было там – как жизнь вдыхала смерть!

Всего на миг один представить это, брат мой…

 

Попытка к бегству. Дикий лай голодных псов.

Здесь лишь для душ замки кошмаром не закрыты.

От яви тьмы дневной, от жизнь душивших снов

Душа умчалась… к Небу. Псы цепные сыты.

 

В халатах белых над детьми сгустилась мгла…

То доктор-смерть недужным смачивает губы.

Зияют ямы-колыбели. Ночь пришла.

Сюда бок о бок лягут маленькие трупы.

 

Там… кровь-река смывает горе-берега.

Там гвалт отчаянья: то матери казнённых.

Ручьи их слёз бегут в озёра молока,

Не напитавшего младенчиков пленённых.

 

Войны минувшей гром давно уже затих.

Цветами ямы поросли, а всё поныне

Уныло стонут нам они о том, как в них

Сносила тьма детей. Иных – ещё живыми!

 

И не узнать вовеки – скольким в землю лечь

Не довелось, развеясь по небу золою

Под бесноватый смех, под лающую речь!

Как позабыть о тех, кто стал тому виною?!

 

О душегубах тех, маньяках-палачах,

Безумных клерках тех кровавых адских банков,

С утра до ночи в Богом проклятых печах

Стиравших в пепел сотни, тысячи останков!

 

О тех, что «смерть» трубили дымом над землёй –

Любви, надежде, вере, правде, чести, жизни.

Так до конца и дотрубили б свой отбой –

Истекшей кровью – нашей раненой Отчизне…

 

Так в вены рейха и текла бы наша кровь

Рекой бескрайнею. Но Бог судил иначе –

Ни упование, ни вера, ни любовь

Не умалились в неусыпном русском плаче.

 

Кто мог тогда треклятый рейх остановить,

По миру мчавшийся в неистовом галопе?

Лишь Бог!

                    Изволив силу духа в нас вселить,

Он подал мир – и нам, и вам, и всей Европе.

 

Да не воссядет на престоле вашем вновь

Палач-рейхсканцлер, князь Валгаллы, демон-фюрер,

Четвёртым рейхом в жажде пить людскую кровь!

Да не прельстит народ ваш новый шикельгрубер!

 

О крови «чистой» если скажет, то каким

Велеречивым бы оратор новый ни был,

Брат, вспомни Третий рейх, поведай и другим –

Как он и сколько прежде русской крови выпил.

 

Дай Бог, не сдюжат ваши души загубить

Арийством вскормленной гордыни мысли-черви!

А сколько вас, того не зная, может быть

По крови русских… может, даже и на четверть!

 

Но мера крови-то насколько уж важна?

Закваска малая собой всё тесто квасит.

Есть плоть и кровь. А есть бессмертная душа.

И вот её – отнюдь, не кровь пред Богом красит.

 

В какую тьму, в какую дьявольскую муть

Повергнуть мир мечтал оратор-эзотерик!

Мы помним, помним, брат. И ты не позабудь

Кровавый Са́ласпилс, кровавый Красный Берег!

 

А сколько было их… кровавых «берегов»…

Кровавых «рощ», «долин», «полей», «степей», «оврагов»,

Кровавых «гор», «лесов», «болот», «ложбин», «холмов»

Под тенью чёрно-бело-красных адских флагов!

 

В том нет твоей вины, мой брат! И в этом суть.

Мы – не враги. Но о войны кровавом пекле

Мы помним, помним, брат. И ты не позабудь

О детской крови, и о ямах, и о пепле.

 

Я – внук того, кто выжил там, на «берегу».

Но, если помнишь, как в прологе я со тщаньем

Писал с надеждой – да иначе не могу! –

Так вновь, с надеждой, напишу и на прощанье:

 

Будь здрав и счастлив, мой (не мой?) германский брат!

Пускай по жизни нас тернистый путь и узкий

Ведёт туда, где мы с тобой у тесных врат

Обняв друг друга, внидем кротко в дивный сад

Его Святой Любви.

                                  До встречи.

                                                        Брат твой,

                                                                            русский.