Юрий Бондаренко: «Как не «заспать» родившиеся строки»
- ФИО: Бондаренко Юрий Максимович
- Должность, регалии: член Союза писателей России, автор многочисленных сборников стихов и прозы; помощник депутата Государственной Думы
- Специализация: литературное творчество
- Жизненное кредо: «Не просить; не завидовать; делать; не бросать начатое; не отказывать в помощи даже тем, кто тебе неприятен».
«А слабо тебе по дуге моста пройти, когда по нему эшелон поедет, а внизу, по Савёловке, электричка?» - с подковыркой спросил меня парень из бараков, стоящих за насыпью кольцевой железной дороги, в которых жили приехавшие из разных городов СССР строители новой послевоенной Москвы…», - о нелёгком, но удивительно живом детстве члена Союза писателей России, автора многочисленных сборников стихов и прозы Юрия Максимовича Бондаренко; о его родителях, жизнь которых была полна драматизма и подвигов; о радости творчества: «Радость – это когда соседский сын, новейший русский, подходит ко мне и благодарит за стихи. Когда старушка слезу смахивает. Когда новая книжка выходит, и начинают звонить друзья. Когда в солидный альманах приглашают с великими поэтами опубликоваться. Чувствуешь, что не зря твоё хобби стало вторым «я», - отмечает Юрий Максимович, который в юности мечтал стать артистом, но, «провалив» экзамены в Щепкинское, стал нефтяником – творческим нефтяником. Много лет он по ночам писал стихи «в стол» и лишь спустя несколько десятилетий (в 50 лет), по настоянию близких и друзей, Юрий Максимович Бондаренко решился опубликовать свой первый поэтический сборник и вскоре был принят в Союз писателей России. Как же важно «не заспать» в себе творчество.
- Каким было Ваше детство? Какие образы, ситуации из детства запомнились Вам на всю жизнь?
- Годы моего детства были нелёгкими и для нас – детей, и для страны.
Вспоминается случай из детства:
- А слабо тебе по дуге моста пройти, когда по нему эшелон поедет, а внизу, по Савёловке, электричка? - с подковыркой спросил меня парень из бараков, стоящих за насыпью кольцевой железной дороги, в которых жили приехавшие из разных городов СССР строители новой послевоенной Москвы.
Шёл 1958 год. Мне весной исполнилось десять лет. Наших ребят из двух кирпичных домов, стоящих как бы на территории Москвы по другую сторону насыпи, было всего трое, а «бараков» - человек семь, все - наши ровесники.
Вообще отношения с «бараками» не очень ладились. Нет, мы не выпендривались. Просто они ходили учиться в другие школы или в «ремеслуху». А главное - просто жили хуже, тяжелее нас - москвичей. Хотя среди нас было больше сирот: у кого отцы не вернулись с фронтов, у кого умерли почти сразу после войны от ран и болезней. В общем, дрались мы часто, порой жестоко - с камнями и ножиками. Начиналось это после школьных уроков между такой мелочью, как мы. Потом подтягивалась с обеих сторон «ремеслуха» с кастетами и финками. А к вечеру битва переходила на уровень пьяных мужиков с колами и «розочками» из порожних бутылок дешевого портвейна. Часто драки заканчивались приездом милицейских «воронков» и карет скорой помощи.
Наши интересы с «бараками» особенно пересекались на полузаброшенных военных складах, дислоцирующихся сразу за железнодорожной насыпью и за разбитым забором. Там, обхитрив одно часового, можно было добыть патроны разного калибра, запаянные ёмкости с взрывчатой смесью, пехотные лопатки… Такие ценности не могли не вызывать конфликта интересов.
- Не слабо. Запросто пройду! - ответил тогда я в споре.
Мои сотоварищи переглянулись.
- Но «помажем»: если я пройду, то на склады вы нас пускаете безо всяких заморочек. Идёт?
- Идёт!
Поезда ходили тут часто. С Савёловского вокзала шли пассажирские и грузовые составы, первые регулярные электрички. По кольцевой же шли только товарники, один за другим. Выставили смотрящих в обе стороны. Ждать пришлось всего минут двадцать, пока совпали расписания движения по обеим дорогам.
Дуга моста представляла собой клёпаные листы толстого металла шириной сантиметров сорок, может и все пятьдесят. Пролёт моста был метров шестьдесят, по дуге идти чуть больше. В наивысшей точке от дуги до полотна железки было метров семь, а до земли все шестнадцать. Главное не смотреть вниз, и чтобы подошвы не скользили. Тут уж китайские кеды «Пять колец» были в самый раз.
Старший из «бараков», как потом оказалось - Витька, закричал, что мне пора. Я легко вскочил на бетонную опору и сразу шагнул на дугу. Сделал всего шагов десять, как на мост на средней скорости выехал паровоз с составом вагонов, загруженных брёвнами. Машинист, видно, заметил меня и дал басовитый гудок. Чадил паровоз немерено! А я шёл и шёл в клубах дыма. Едва добрался я до середины моста, как вдруг мост стал вибрировать, а далеко внизу застучали по стыкам вагоны электрички. Вот это было уже совсем страшно! Ноги мои предательски дрожали, сердце билось в ритме ста сорока ударов в минуту, заломило внизу живота, от остатков паровозного дыма хотелось откашляться. Но я стиснул зубы и всё же сделал, как в тумане, последние двадцать шагов. Электричка уже давно умчалась. И состав, ведомый паровозом, тоже проскочил мост. Я слез, почти на карачках, на бетонное основание и просто прирос к нему пятой точкой.
Пацаны, перебежав мост по шпалам, окружили меня.
- Ну, ты, псих, даёшь! Молоток! Давай «краба». Меня Витькой зовут. А тебя? - спросил старший из «бараков».
- Юрка, - едва выдавил я.
- Твоя взяла! Склад пополам! Всем хватит! - бросил Витька.
Больше мы с его кодлой не дрались. А хождение по дуге моста стало знаковым испытанием для новых пацанов, прилипавших к нашей ватаге на Бутырской улице…
- Вот это да. Жёсткое испытание. И ведь не раз приходится в жизни «по дуге» ходить…
- Да. А ещё из воспоминаний детства: в кармане - вобла и ломоть чёрного хлеба, колонки с водой - на каждом углу. Целый день на каникулах гоняешь по дворам на старом-старом велике. Воблу тогда привозили в бумажных мешках прямо во двор дома и сбрасывали на траву. Один мешок стоил 6 рублей. Мамаши покупали сразу по несколько мешков. В каждом мешке - килограмма по три. Из воблы даже борщ варили…
- Расскажите, пожалуйста, о своих родителях.
- Мама моя родилась в Москве 28 сентября 1913 года. Это были годы особых потрясений. Первая мировая война, потом революция, гражданская война…
17-летнюю Анастасию Храмову приняли в школу-завод им. Мандельштама при Государственном тресте точной механики Московского городского совета народного хозяйства. Именно здесь с февраля 1930 года по июль 1932 года мама училась и работала (сначала учеником слесаря, потом слесарем), здесь она смогла получить полноценное девятилетнее образование, что по тем временам было круто. А кроме того, школа-завод рекомендовала маму для зачисления в институт «Станкоинструмент».
В апреле 1937 года маму назначили дежурным секретарём Народного Комиссара здравоохранения. Так началась её служебная карьера в Наркомздраве СССР. С конца 1938 года по начало 1951 года мама работала в Управлении кадров Наркомата, а затем Министерства.
Годы войны воспитали многих выдающихся медиков страны. Практически всех их в какой-то мере можно считать «крестниками» мамы. Ни одно решение о кадровых назначениях не обходилось без неё – начальника отдела руководящих кадров.
У мамы сложились отличные дружеские отношения со многими выдающимися учёными и организаторами здравоохранения. В их числе - Борис Васильевич Петровский (впоследствии Министр здравоохранения СССР), академики Преображенский, Адо, Чазов, Блохин, Покровский и многие, многие другие.
В феврале 1947 года маму назначили начальником медкадров эвакогоспиталей. Война оставила сотни тысяч израненных и инвалидов. Этот тяжёлой работой матери пришлось заниматься до января 1951 года.
Затем мама на 11 лет превратилась в домохозяйку – из-за меня. В детстве я переболел всеми возможными болезнями. Когда же я «подцепил» скарлатину, отец настоял на том, чтобы мама оставила работу и занималась лишь мной и домом. Мама очень тяжело это переживала, ведь на её карьере фактически был поставлен крест. Впрочем, спустя 10 лет, когда они расстались с отцом, мама вернулась в Министерство здравоохранения и 25 лет проработала в Учёном медицинском Совете.
На пенсию мама вышла в семьдесят четыре года. Сорок шесть лет трудового стажа, десять правительственных наград… Так, из ученика слесаря мама выросла в крупного организатора. Мама всю жизнь помогала родным и близким, помогала также и совсем незнакомым людям.
Признаюсь, рассказывать о родителях - самое сложное для меня. Во-первых, их нет с нами уже десятки лет. Во-вторых, они прожили жизнь, как теперь говорят, в тоталитарном режиме. А тогда рассказывать о себе, о своём происхождении, о работе было не принято даже в семье - в целях безопасности. Эта закалка, полученная в 20-50-х годах прошлого века, у них сохранилась до конца дней. В-третьих, когда умер отец, я был слишком молодым, как, впрочем, и отец…
Как я уже упомянул, у родителей не сложилась совместная жизнь, и они расстались, когда мне было 12 лет, что тоже сказалось на полноте моих знаний об их жизни и судьбе. Тем более, что я был поздним ребёнком: маме, когда я родился, было 35 лет, а отцу – 39.
Хоть отец и не жил с нами, но мы были с ним близки. Он очень помогал маме в том, чтобы я ни в чём не нуждался. Мы проводили вместе с ним почти все выходные. Отец всегда помогал мне советом, внимательно следил за моими успехами в школе, отправлял отдыхать, одевал и обувал меня.
Незадолго до смерти отец очень тяжело болел воспалением легких. Так тяжело, что мне даже приходилось отпрашиваться в школе и сидеть с ним. Именно в эти дни он успел многое мне рассказать. Кроме того, многое осталось в моей памяти из разговоров его близких друзей и родственников, для которых квартира отца всегда была своеобразным штабом или клубом. Хлебосол, балагур - он просто притягивал к себе людей.
Мой отец родился 21 января 1909 году на Украине, рос он в пригороде Павлодара в достаточно обеспеченной семье кустаря. Дед был классным сапожником, держал небольшую мастерскую с лавкой, где продавал сшитые собственными руками сапоги, башмаки; ремонтировал обувь для горожан и селян. Конечно же, дед научил моего отца всем премудростям кустарного дела.
У отца на всю жизнь сохранился навык чинить обувь. До последних дней, какую бы должность ни занимал отец, подмётки он подбивал сам - на старинной, сапожничьей «ноге». Ну, а его сапожничий нож был моим вожделением. Однажды, лет десяти отроду, я до него добрался: нужно было обрезать толстую резину для рогатки. Вместе с ней я обрезал и кончик пальца… Оставшийся шрам уже более 60 лет «украшает» мой указательный палец на левой руке.
Ещё студентом, по направлению на практику, отец оказался на заводе № 132 (раньше предприятиям, связанным с оборонной промышленностью, присваивались номера, их так и называли «номерные», или «почтовые ящики»).
После окончания института отца оставили на этом заводе, где он работал в разных должностях: конструктора, бригадира-конструктора, заместителя и начальника механического цеха, начальника опытного производства. Отличная вузовская подготовка, житейская хватка, открытость, активное участие в общественной жизни позволяли Максиму Михайловичу Бондаренко проходить эти ступени стремительно.
И вот Великая Отечественная война. В связи с тяжелейшей обстановкой на фронтах работников завода эвакуируют в г. Сим Челябинской области – нужно было налаживать производство. Делать это приходилось под открытым небом в стужу. Многие помнят подобные сцены по фильму «Тени исчезают в полдень». Вот именно так и было.
Отец рассказал перед смертью такой эпизод: морозы довели людей до болезней, одеваться было практически не во что, а остановить работы хоть на минуту было невозможно. Это было бы расценено как саботаж, и в условиях военного времени пощады со стороны НКВД (народного комиссариата внутренних дел) ждать не приходилось.
Отец, тогда ещё начальник опытного производства двигателей для советских самолётов конструктора А. Яковлева – «Яков», с двумя подчиненными инженерами отправился на ближайший железнодорожный разъезд. Из Сибири, с Дальнего Востока, Казахстана, Алтая через разъезд шли эшелоны с боевой техникой, продовольствием, обмундированием, предназначенными для фронта. Отец остановил с пистолетом в руках один из таких интендантских эшелонов. Один из опломбированных вагонов с телогрейками, валенками, шарфами, ушанками был вскрыт. Всё что уместилось, было погружено в «полуторку» (маленький бортовой грузовичок). Отец написал расписки командиру эшелона и начальнику разъезда и вывез одежду на завод. Сразу же с борта машины вещи были розданы рабочим, среди которых было много женщин и подростков.
Вечером отца арестовали. Единственное, что успел отец, так это дать телеграмму в Наркомат авиационной промышленности (теперь сказали бы в Министерство) о предпринятых им действиях. Сутки, находясь под арестом, отец доказывал свою правоту суровым НКВДэшникам: не для себя брал, для людей, которые моторы собирают под открытым небом к самолетам, крайне необходимым армии. Из Москвы, из НКВД, пришла телеграмма с решением выпустить отца. А вскоре отца вызвали в Москву, его приняли на работу в ЦК партии. Работая инструктором и инспектором ЦК, отец занимался налаживанием оборонных производств, а затем восстановлением заводов. По себе он знал, что главное – это грамотные и решительные кадры. Многим людям, ставшим впоследствии хорошими руководителями, отец тогда дал путёвку в жизнь.
- Удивительная история жизни семьи, жизни страны… И у Вашей мамы, и у отца – удивительная история. Живой сюжет для фильма о нашем недавнем прошлом. Непридуманная история.
- Я в неоплатном долгу перед моими родителями...
- Какие традиции сложились в Вашем отчем доме? Какие традиции Вы перенесли в свою взрослую жизнь, в свою семью?
- Вспоминая об отце, не могу не сказать несколько слов о его хозяйственной жилке. Мои школьные друзья, которые часто со мной бывали и у отца дома, и на даче в подмосковном, нынче очень модном, Крекшино, до сих пор вспоминают его особенный украинский борщ. Нигде и ни у кого такого пробовать не доводилось.
А как он умел и любил жарить шашлыки! Почти каждые выходные либо у него дома, либо на даче в Крекшино собирались родственники и друзья.
А студень, который отец всегда варил только сам – эталон поварского мастерства!
Мы с ним часто ходили вместе на рынок. Отец быстро делал круг по торговым рядам, сразу же определял подходящую «бульонку» (телячью ногу) и потом мастерски и с юмором начинал торг. Ему всегда уступали.
Ножка варилась часов восемь. Отец засыпал далеко за полночь с газетой в руках, но всегда в нужный момент вскакивал, чтобы добавить специи, процедить бульон. Виртуозно разбирал мясо. Никаких желатинов и никаких холодильников! Студень застывал на подоконнике. При этом сверху по студню были лишь маленькие бляшки застывшего жира, а прозрачный бульонный слой достигал 3 см.
Студень «перешёл» традицией и в мою семью! Мы всегда его варим на Новый год. Разборка косточек и требухи – моё вкусное дело.
И, конечно же, мы, как и родители, очень любим гостей.
- Кем Вы мечтали стать в детстве? Ваша профессия - закономерность детского пути или абсолютно неожиданный, крутой жизненный поворот?
- Хотел стать артистом. Мечтал об этом. Через маму был лично знаком с десятками народных артистов СССР. Поступал в Щепкинское училище. Провалился.
Собрался я в армию. Но друзья по КВН в Нефтяном институте, куда я бегал ещё школьником, отговорили.
Затолкали меня к ректору. Он сказал: «Иди и поступай. Ты нам в вузе нужен». Так я и стал нефтяником. И не жалею! Свое творческое начало я реализовал в книгах.
- Каким был Ваш путь в профессию? С какими «подводными камнями» Вам пришлось столкнуться?
- Запомнилось, когда в 23 года пришлось ездить с контролирующей миссией по подведомственным заводам по всей стране. Там производили спецматериалы для бурения скважин. Руководители были маститые, крутые. И надо было не поддаться, не сломаться под их авторитетом, но чётко гнуть свою правду.
Приходилось и цеха останавливать за нарушение регламентов. Тут уж и с водкой, и с девушками лезли «заводчане», лишь бы такого не допустить. Но я держался. Через пару лет меня стали уважать за справедливость и несгибаемость. Мы даже подружились со многими руководителями-ветеранами. А они и члены обкомов партии, и орденоносцы, и даже Герои Соцтруда. Этот опыт мне потом очень пригодился, когда я сам стал руководителем. Это была отличная школа жизни.
- Что для Вас творчество? Какие глубины Вы открываете для себя в поэзии?
- В творчество я пришёл не случайно. Театральные студии в школе и институте (а это в 60-70 годы было очень модно и интересно), общение с отечественными звёздами театра и кино, КВН, повальное увлечение молодежи тех лет бардовской песней… Потихоньку я начал писать стихи. Для себя, в стол. Увлёкся.
Очень много читал. И всех советских и российских поэтов, и зарубежную классику. Стал читать стихи на различных концертах самодеятельности. Чужие стихи, потому что свои читать стеснялся. А потом друзья настояли, чтобы я напечатался. Поздно я это начал, аж в 50 лет…
- Как рождается стихотворение? Что может послужить мотивом?
- Темы, идеи приходят неожиданно. В голове вдруг закрутится одна, потом вторая строка, и так «выплывает» стихотворение. Особенно часто стихи приходят в голову ночью. И тут главное – не «заспать» родившиеся строки.
Много стихов я писал и пишу, обращаясь к любимой жене. Это нас сближает. Люди, читая, говорят, что я хорошо понимаю женщин. А это всё через любовь к жене. Мы почти полвека с ней вместе.
Стихи о войне рождаются сквозь слёзы...
- Какой, по Вашему мнению, должна быть настоящая поэзия?
- Актуальной, понятной современникам. Но, конечно, и острые темы не стоит обходить, если такие строки приходят в голову.
Стихотворение должно проникать в душу читателя, вызывать эмоции, созидать добро, любовь, мысль…
- Кто из поэтов-классиков Вам наиболее близок? Почему именно его слова отзываются в Вашем сердце особым образом?
- Люблю и знаю много стихов Сергея Есенина, Александра Чёрного, Андрея Белого, Андрея Вознесенского, Булата Окуджавы (не мэтра, а начинающего поэта), Владимира Высоцкого, Анны Ахматовой… А куда мы без Пушкина, Лермонтова, Шекспира?..
- В чём для Вас заключаются радости, а в чём – сложности Вашей профессии?
- Радость – это когда соседский сын, новейший русский, подходит ко мне и благодарит. Когда старушка после прочтения стихов слезу смахивает. Когда новая книжка выходит, и начинают звонить друзья. Когда в солидный альманах приглашают с великими поэтами опубликоваться. Чувствуешь, что не зря твоё хобби стало вторым «я».
- Что самое главное, на Ваш взгляд, должен знать начинающий поэт?
- Отвечу словами своего стихотворения «Поэт поэту»:
Скажи, собрат, поэт поэту,
Не полный ли идиотизм
В угоду чуждому нам свету
Душевный наш с тобой нудизм?
Чего хотим? Толпы признанья?
Гламурных критиков похвал?
Влюблённых вздохов обожанья?
Иль в рейтингах высокий балл?
Быть погребенным в Пантеоне?
Иль обласкала чтобы власть?
Забронзоветь, сидя на троне?
Иль наиграться славой всласть?
Чтоб изучаемым быть в школе?
В энциклопедию попасть?
И быть с издателями в доле,
Играя с ними точно в масть?
Сидеть в президиумах съездов?
Прослыть оракулом в умах?
Доску на стенке у подъезда
Открыли чтоб, развеяв прах?
Чего хотим? К чему стремимся,
Стуча по клавишам в ночи?
Когда же мы угомонимся?
Иль только сгинув, замолчим?
Быть может, нами всё же правит
Желанье истину постичь?
На карте азимут оставить
Для тех, кто позже будет жить?
Чтоб облегчить им путь познанья
Высоких чувств и красоты…
Иль пишем мы для покаянья
За след оставленный беды?
Иль просто чтобы поделиться
Чем переполнилась душа?
В сомненьях я, собрат. Не спится…
А ночь чертовски хороша!
Беседовала Юлия Гащенко
