Наталья Куприянова-Апалькова: «Нельзя давать боли превращаться в снежный ком»
- ФИО: Куприянова-Апалькова Наталья Анатольевна
- Должность, регалии: певица, автор-исполнитель; солистка Орловской государственной филармонии; региональный руководитель и заместитель председателя правления Славянского молодежного союза Александро-Невского братства; директор Межрегионального благотворительного фестиваля-акции «Музыка добрых сердец»
- Специализация: вокал, благотворительность
- Жизненное кредо: «Семья и служение».
«Знаете, есть удивительный фильм Джона Митчелла «Кроличья нора». В нём показана вся правда о том, что происходит в душе матери в страшный момент… Я видела матерей, которые опускали руки, которые сходили с ума и даже заканчивали жизнь самоубийством…. Но я всю свою жизнь ощущала, что Бог со мной рядом, поэтому все события жизни я пропускала через призму веры. Я всегда знала, что всё в жизни происходит не за что-то или почему-то, а для чего-то… Моей боли 11 лет, она уже немного трансформировалась, но трансформация эта начала происходить всего лишь лет 5 назад. Притупляться боль стала тогда, когда я больше начала общаться с детьми. Первое время я вообще не могла смотреть на онкобольных детей, потому что я сразу видела у них глаза Ангелов», - делится своей глубоко сокровенной историей солистка Орловской государственной филармонии, директор Межрегионального благотворительного фестиваля-акции «Музыка добрых сердец» Наталья Анатольевна Куприянова-Апалькова. Есть ли жизнь после горя, как жить дальше, как не превратить боль в снежный ком… О детстве в 80-е и о пути к призванию, о крутых виражах, о жизни, о Промысле Божием, о преодолении, о сущностном…
- Давайте вместе вспомним Ваше детство – каким оно было?
- У меня было замечательное детство. Я росла в 80-е годы, мы целыми днями гуляли на улице, никаких гаджетов тогда, к счастью, не было. Смешно, но мы, будучи детьми, общались по «телефонам», которые делали из спичечных коробков, и свято верили, что мы друг друга слышим.
Я была третьим ребёнком в семье, очень долгожданным. У нас с братьями разница в 9 и 12 лет. Они прямо «заказали» родителям сестрёнку. Родилась я в год проведения Олимпиады, поэтому меня даже хотели назвать Олимпиадой. Мне пришлось присниться своему второму брату за ночь до своего рождения и сказать, что меня зовут Наташей. Олимпиада Анатольевна – это было бы слишком…
- Как интересно, что Вы приснились братику! Это случайность или вы с ним по жизни близки?
- Старший брат всегда для меня был примером. Я к нему тянулась. Но он в 18 лет уже уехал из дома, поступив в Рижское военное училище. Я скучала по нему, так как он редко приезжал домой. Рано женился и всегда жил вдалеке от нас. А второй брат как раз участвовал в моём воспитании, соответственно, я на него больше обижалась. Но всё равно я ему очень благодарна! Помню, как он со мной занимался, как учил буквы. Я никак не могла выучить букву «й», но брат помог преодолеть эту сложность.
Но, конечно же, большая разница в возрасте между мной и братьями давала о себе знать, поэтому я всегда мечтала о сестричке. Хотя по сути своей я была мальчуганом, потому что росла среди мальчишек и была во дворе «своим парнем». Увлечения у меня тоже были больше мальчишеские: например, моим первым рисунком в изостудии был танк, потому что мне больше нравилось играть в «войнушку», заниматься карате, а вот в куклы я начала играть уже лет в 14.
- Кем Вы в детстве мечтали стать?
- Всё детство я мечтала стать милиционером или военным. В конечном итоге, все мои подруги стали кто военнослужащими, кто милиционерами, а я пошла в культуру. Это даже для меня самой стало крутым виражом.
- А как же случился этот крутой вираж?
- Всю свою сознательную жизнь, лет с семи, я была на сцене. Отчётливо помню тот день, когда в школе было прослушивание детей для хора. Я была самой мелкорослой и хрупкой в классе (что, кстати, не мешало мне вечно драться с мальчишками). Когда пришла музработник Антонина Евгеньевна, я была дежурной по классу, бегала с тряпками в руках. Когда уже отслушали всех детей, я стала проситься тоже. Педагог прослушала меня и очень удивилась. Знаете, что я спела? Частушки!
А дело в том, что мой дедушка по материнской линии, у которого я проводила всё лето, был замечательным балалаечником. Вся улица собиралась послушать его игру. И пели все именно частушки.
Моя мама, кстати, тоже всегда была очень музыкальной. Поёт просто потрясающе! Я росла на её вокале. Её даже звали в хор Пятницкого, но она не связала свою жизнь с культурой и выбрала педагогику. Музыкальное развитие у меня от мамы.
Возвращаясь к прослушиванию и частушкам: когда я спела, Антонина Евгеньевна сразу меня взяла и выдвинула на конкурс вокалистов. Так я и начала петь на сцене – вначале в городском парке недалеко от дома. Соседки слушали меня, восхищались и наперебой хвалили моей маме.
- А мама как относилась к Вашему пению?
- Мама всегда была и до сих пор остаётся моим самым первым слушателем и главным критиком. Она очень строго относится к моему творчеству. Я всегда с ней советуюсь, дай Бог ей прожить ещё долгие годы! Сейчас ей 74 года, начались проблемы со здоровьем. Я каждый денёчек стараюсь быть с ней на связи, взаимодействовать.
Следует отметить, что в детстве я была очень слабенькой на здоровье. С этим фактом связана интересная история моего крещения. Оно меня фактически спасло от смерти.
Моя семья была невоцерковлённой, о Боге в доме никогда не говорили. Тогда такое было почти в каждой семье. В 2 годика у меня случился очень сильный испуг: меня скинула с моста собака, мама меня поймала буквально в полёте… Я очень сильно испугалась, и на фоне этого у меня начались серьёзные проблемы со здоровьем, большие отклонения в работе сердца. Врачи сказали, что жить мне осталось недели две…
Однажды я проснулась утром, подошла к маме и сказала: «Мне надо сделать «Господи, Господи», - и перекрестилась. Мама была в шоке! Но интуиция материнского сердца – это лучший диагност, поэтому мама сразу собрала меня и повезла в наш родовой город Трубчевск, недалеко от Брянска, где я родилась. Там меня и окрестили. Сразу после этого моё состояние здоровья стало улучшаться. Ослабленность иммунитета, правда, оставалась ещё долго – в школе я могла болеть каждые две недели. Но с годами здоровье укрепилось.
Ослабленность в детстве не позволяла мне в полной мере участвовать в кружках и секциях. Я хотела участвовать везде, но мама всегда всё «фильтровала». Но я всё же дорвалась и до изостудии, и до балетной школы, и до народного пения.
- Каким образом Вы всё же определились с жизненной тропой и выбрали вокал?
- Мой творческий путь начался с профессионального народного ансамбля местного военного завода № 111. Наша школа была для него подшефной, вот мы туда и ходили заниматься. А в 10 лет к нам в школу пришёл молодой человек и сказал, что он ведёт набор в эстрадную студию. На тот момент это была новинка. Три человека из класса, включая меня, начали заниматься в эстрадной студии вокала. Пели мы и эстраду, и народные песни, причём под электронный баян – это нечто! Смесь баяна и синтезатора – я таких инструментов больше никогда в жизни не видела!
В 14 лет я впервые попала в пионерский лагерь, который тогда уже переименовали в «Лагерь актива». Это был очень известный лагерь, который считался брянским «Артеком» – настолько там была развито педагогическое мастерство и творчество.
Первая любовь, первые песни настигли меня именно там. Научилась играть аж три аккорда на гитаре, да и то сама, потому что никто из братьев не хотел меня учить игре на гитаре, говорили, что пальцы мои берегут. В итоге я просто тихонько наблюдала, как мой парень играет, и повторяла за ним. А до этого, надо сказать, я уже сама научилась играть на фортепиано.
Кстати, мама категорическим запрещала мне учиться в музыкальной школе. Думаю, она переживала о моём здоровье и боялась перегрузок для сердца. С семи лет меня звали педагоги, но нет.
Музыкальная школа пришла ко мне гораздо позже. Дело было так: в 15 лет я в лагере встретилась со своим сценическим папой – Виктором Кондратьевичем Слепцовым. Он буквально нашёл меня по голосу, когда впервые услышал гимн лагеря в моём исполнении. Оказалось, что он – учитель музыкальной школы, друг директора музыкальной школы и руководитель очень известного в то время в Брянске ансамбля «Живая музыка».
Виктор Кондратьевич решил сделать детский состав коллектива. Услышал меня и сказал, что с сентября я пойду учиться в музыкальную школу. В 15 лет! А в тот год как раз создавался экспериментальный класс эстрадного пения.
Мама очень удивилась, но препятствовать не стала. Так я стала учиться. Получилось так, что учителя эстрадного вокала у нас не было, но зато была педагог академического вокала. Она поставила нам академический голос.
- Народный вокал, эстрадный, академический – это же принципиально разные виды…
- Да! Но в итоге именно благодаря тому, что я попробовала и то, и другое, и третье, я выявила свой личный, синтезированный вокал. Я могу петь и народные песни, и академические, и эстрадные. В этом плане мне легче.
В 16 лет я попала в «Артек», где меня фактически заставили играть на гитаре: в отряде никто не умел играть, а нужно было. Я упорно тренировалась, оттачивала навыки, и через 40 дней лагеря я приехала уже наработанной гитаристкой.
Выступлениями я была загружена от и до. Мы ездили с концертами вместе со взрослым составом «Живой воды». Всё само собой и сложилось. Места мечтам о милиции или военном будущем уже не оставалось.
По окончании школы я пошла в колледж искусств на вокальное отделение. Меня прослушали и сказали, чтобы я собиралась и ехала поступать в институт. Но куда? Москвы боюсь… Самый ближайший большой город – Орёл. Там и знакомые были. Я попросила их зайти в Институт культуры и взять для меня брошюры абитуриента. Знакомая пришла в институт и стала на пальцах объяснять, что я умею петь, танцевать, и вообще активистка, спортсменка. Ей сказали, что раз девочка всё умеет, значит, ей надо идти в режиссёры-постановщики.
Привозит мне эта знакомая методичку абитуриента, и я читаю: «Менеджер социокультурной деятельности, режиссёр-постановщик культурно-досуговых программ». Перспектива была такова: стать в будущем управленцем – директором ДК и различных учреждений. Неплохо, подумала я.
Пока училась, я всегда была одной ногой на кафедре режиссуры и актёрского мастерства, подсматривала за театралами, участвовала во всех их мероприятиях. До сих пор хожу на все их капустники, и меня воспринимают так, будто я училась с ними.
Моя профессия постановщика мне очень пригодилась в жизни. Жалею только о том, что у меня до поступления в вуз было гораздо больше практики, чем впоследствии: в институте теории было очень много, а практики как таковой и не было. Хотя я фантанировала идеями, писала по пять-шесть вариантов сценариев – за полгруппы.
- Блестящее поступление, интересное обучение, активная студенческая жизнь… Как же вдруг из режиссёра-постановщика возникла певица в сольном плавании?
- На протяжении всего студенчества я продолжала петь. В первый же год обучения меня заметил наш губернатор – Егор Семёнович Строев, и я сразу вошла в его команду – специальную бригаду культуры молодых исполнителей, которой мы ездили на все его приёмы, выступали со звёздами. Мы всегда были востребованы.
На последнем курсе я уже была замужем и беременна. Поступила работать методистом в Городской центр культуры – мне нужна была, во-первых, практика, а, во-вторых, - декретные. Когда родился сыночек, мне, конечно, было не до пения, потому что главная моя задача была – быть с ребёнком, поэтому и пела я в тот момент только ему.
А когда сыночку исполнилось 1,5 годика, у него обнаружилась онкология, и началась совершенно другая жизнь… Борьба за жизнь ребёнка. Это был очень крутой поворот всего моего мировоззрения. И веры тоже, потому что именно через болезнь Святика я ещё больше воцерковилась.
- Что удержало Вас от озлобления? Ведь многие люди в такие роковые моменты испытывают ропот и злость…
- Знаете, есть удивительный фильм Джона Митчелла «Кроличья нора». В нём показана вся правда о том, что происходит в душе матери в такой страшный момент… Я видела матерей, которые опускали руки, которые сходили с ума и даже заканчивали жизнь самоубийством…. Но я всю свою жизнь ощущала, что Бог со мной рядом, поэтому все события жизни я пропускала через призму веры. Я всегда знала, что всё в жизни происходит не за что-то или почему-то, а для чего-то.
Конечно же, и у меня были моменты духовной слабости, ведь и у самых верующих людей они порой случаются. Таковым даже больнее: когда ты любишь Бога, дорожишь Им, и вдруг приходит такое страшное испытание!.. Первая мысль, конечно же: «За что?! Ладно бы я, но ребёнок!..» Это очень тяжёлый период моей жизни. Но именно в этот момент происходило моё взросление. Я точно знаю, что без Бога я не справилась бы…
Никогда не забуду, когда мы с сыночком впервые попали в московскую клинику, и врач мне в открытую сообщил, что, если мы не заплатим, то он ничего делать не будет, и вообще предложил мне отказаться от собственного ребёнка!.. А мне тогда было всего 23 года… Я совершенно не понимала, что происходит… Я не владела никакой информацией про онкологию, для меня слово «рак» было иностранным, потому что мы же не вникаем в это, пока беда не приходит в наш дом.
Первые полгода в Москве были сплошным адом… Сколько всего пришлось пережить моему ребёнку и мне вместе с ним… Чудом наступила ремиссия. Но всё равно сказалось негативное отношение врачей и тот факт, что мы приехали из провинции: сейчас тот врач имеет звонкое имя, может, он уже многим смог помочь, но на тот момент он занимался лишь своей карьерой, а с детьми обращался, как с мясом, а с мамочками – как с дойными коровами…
Если бы нас не выкинули из Москвы, как провинциалов, то всё, наверное, могло бы быть иначе. Но нас вообще перестали наблюдать, хотя анализы были не очень хорошими. Я информацией не владела, тем более, когда видела, что ребёнок ожил, хотелось верить, что это навсегда.
- В такие моменты не до творчества…
- Знаете, в этот период в моей жизни произошёл серьёзный перелом с друзьями: большое количество людей, которые меня всегда окружали и которых я принимала близко к сердцу, просто исчезли. Это было страшно, я очень переживала. Но Господь всегда посылает утешение даже через незнакомых доселе людей. Так, в моей жизни появилась близкая подруга - Лена Малова, с которой мы создали дуэт «Пара Лель», просуществовавший целых 8 лет.
Начались конкурсы бардовской песни. Лена была уже на седьмом месяце беременности, и случилось так, что первый день конкурса мы пели с ней вдвоём, а во второй конкурсный день мне пришлось петь за двоих, потому что напарница попала в роддом. Но, несмотря ни на что, мы стали лауреатами.
Если Вы заметили, в моих песнях нет прямой проповеди, тема Бога как бы завуалирована, прикровенна, я берегу свои отношения с Богом. Но даже такие песни в бардовской среде того времени были весьма странными, мы были «белыми воронами» у костра, сильно отличались. Это уже спустя годы многие барды стали петь духовные песни, а на тот момент это было странно. Мы чувствовали себя не в своей тарелке.
И вдруг к нам попадает приглашение на фестиваль православной бардовской песни. За день до фестиваля я написала «Песню казачки», которая теперь стала моей визитной карточкой. Кстати, это самая «скоростная» моя песня – я написала её ровно за три минуты, она просто «вылилась» из меня. С этой песней мы получили гран-при.
Когда мы окунулись в атмосферу православной песни, то ощутили, что, наконец, попали в свою среду. Из Орла нас пригласили на фестиваль в Питер, мы наслаждались творчеством в своей родной среде. Но недолго длилось счастье, потому что в 2006 году у моего сыночка возник рецидив…
- Сколько же надо сил…
- Это был гром среди ясного неба. Хотя, я уже понимала, что это такое, но ребёнок ведь уже подрос, ему было 4 года – как ему объяснить, что с ним происходит и почему всё именно так?..
В тот год в России стали появляться благотворительные фонды помощи. Когда от нас отказались абсолютно все врачи, в том числе и московские, нас взял под опеку фонд «Счастливый мир» и его президент Александра Славянская. Они отправили нас в Питер.
Перед отъездом, 7 января я впервые попала в Оптину Пустынь, под благословение к о. Илию (Ноздрину) – моему будущему духовнику. Его отеческая любовь очень укрепила меня.
Когда мы попали в Питер, я увидела совершенно другую медицину. С самого порога клиники мы, наконец, почувствовали человеческое к себе отношение, к нам относились очень бережно и ласково. Как я ждала этого!
В этой клинике прошло 2 месяца сражения за жизнь. Святик – необыкновенный ребёнок, его до сих пор вспоминает медперсонал клиники. Мы периодически созваниваемся с заведующей, и она говорит, что больше такого единения матери и ребёнка она не встречала. Сынок перевернул их понимание жизни: в нём самом жизнь еле теплилась, но сражался он, как настоящий воин.
К огромному сожалению, невозможно было уже победить болезнь. Когда нас через 2 месяца выписывали из клиники, то боялись, что мы не доедем до Орла… Но мы прожили ещё целых 5 месяцев!
То время я вспоминаю, как кошмар. Я забыла обо всём на свете, жила лишь своим ребёнком, дышала им.
- Как же с этим горем жить…
- Это невероятно сложно. Невозможно пережить эту боль, время ничего не лечит. Потому что эту боль невозможно излечить, она лишь немного приглушается, преобразуется, становится другой. Прошло уже 11 лет, а я помню всё настолько чётко и остро, будто это было вчера. Раны до сих пор кровоточат.
Если бы у меня не было веры, я бы сошла с ума. Когда мы с сыночком были ещё в Питере, мне приснился Серафим Саровский – впервые в жизни приснился святой. Он мне назвал номер псалма, который я должна была читать. Когда я проснулась, то первым делом побежала за Псалтирью. Во время чтения я поняла, что конец неизбежен, и я должна готовиться. Последующие 5 месяцев я готовилась…
Самое трудное – это держаться и не плакать при ребёнке. Я уходила в другую комнату, выходила из дома и навзрыд выкрикивала свою дикую боль. Потом приходила домой и улыбалась Святику, делая вид, что ничего не происходит.
Сын меня многому научил, в том числе – терпеть боль. Он никогда не жаловался на боль, говорил, что боль щекочет ему ножку. Только в последний день своей жизни он произнёс: «Мамочка, мне слишком больно».
На фоне химиотерапии сыночек ослеп, поэтому любимые мультики уже не смотрел, а слушал – знал всё наизусть, рассказывал сюжет…
По его просьбе, мы начали ездить в Коренную пустынь. Я даже медицинскую маску с него уже сняла, хотя раньше всегда надевала, берегла от бактерий. А потом я поняла, что ребёнку жить осталось совсем немного, а я ему даже дышать даю только через маску… Уже 2 месяца сынок ничего не мог кушать, только - зондовое питания, потому что у него полностью сошла слизистая, худенький был страшно. Но когда мы начали ездить в Коренную пустынь, сынок вдруг однажды попросил меня купить ему сухариков, освящённых на мощах прп. Серафима Саровского. Я их купила, и он стал класть в рот эти сухарики, каким-то образом размачивать и глотать. А через неделю Святик попросил батон. Просто чудо!
У него стали появляться щёчки, сынок становился на вид здоровее, даже зрение понемногу начало восстанавливаться. Когда мы выходили на улицу, я его подвозила на коляске к распускающимся почкам, давала ему потрогать, он теребил их в ладошках и говорил, что видит листочек, описывал его.
В питерской клинике не могли ничего понять, потому что анализы крови стали гораздо лучше, врачи даже готовы были принять нас снова на химиотерапию. Но я понимала, что этого делать уже не нужно, нельзя больше мучить ребёнка.
- А как это определить? Многие родители говорят, что нужно сражаться до последнего дня. У Вас были сомнения?
- Мы были на постоянной связи с врачами Санкт-Петербурга, и, когда они предложили попробовать химию, мы попробовали её сначала у себя в Орле, но результат был плохой – опухоль на химию не реагировала, а метастазы уже были повсюду – 80 % поражения костного мозга! Поэтому я решила больше ребёнка болезненными процедурами не мучить.
До сих пор остаётся загадкой, как ребёнок мог терпеть такие боли и не кричать? А Святик всё терпел. Всю свою жизнь терпел. И меня научил: когда сейчас в моей жизни возникают ситуации боли, я говорю себе мысленно, что просто не имею права плакать и сдаваться, потому что у моего ребёнка боли было в тысячи раз больше, но он терпел.
Самое страшное время началось после его Дня рождения, когда в мае ему исполнилось 5 лет. Мы тогда не попали в Коренную пустынь, не были там недели две-три. В это время у сына начали расти метастазические шишки на голове и стал выпучиваться глаз. Вот тут я запаниковала, потому что ещё бы немного, и мог вытечь глаз, и как бы я могла объяснить это ребёнку?
Когда начались стоны по ночам, мне порекомендовали использовать полунаркотический препарат для обезболивания. Благотворительный фонд помог мне его раздобыть. Я один раз его уколола и поняла, что теряю ментальную связь с ребёнком. Я вдруг почувствовала, что больше не слышу его. Это сложно объяснить, но до этого момента я понимала его даже без слов, с полужеста, но тут я его будто потеряла. Что делают наркотики! Они отключают связь человека с окружающим миром!
Я очень этого испугалась и отказалась от препарата. Пришло отчаяние. «Скорая помощь» на наши вызовы уже просто не приезжала, потому что врачи не могли ничего сделать паллиативному ребёнку. Мне приходилось самой 4 раза реанимировать сына. Наступила безысходность.
Я выходила из комнаты и выла: «Господи, я Тебя умоляю, не мучай его! Если решил его взять, то забери сейчас!»
Святик чувствовал, что уходит, и ему было страшно. В последний день своей жизни сынок стал говорить, что ему «слишком больно». А ещё он впервые за всё время болезни горько заплакал и сказал: «Мамочка, я не хочу один к Боженьке на облачках кататься, давай вместе!». Вот тут-то я и зарыдала вместе с ним.
На следующий день, точнее в ночь на 30 июля – в День рождения Серафима Саровского – сыночка не стало. А хоронили мы его 1 августа – в День прославления Серафима Саровского.
Впоследствии об этом страшном дне я написала своё стихотворение «Уход»:
- Мама, мама, больно...больно
Слишком больно для меня...
Улечу я ночью к Богу,
Только страшно без тебя...
Полетим со мною, мама,
Будем вместе навсегда!
- Нет, мой птенчик, слишком рано,
Слишком рано для меня...
Слишком тянет груз греховный,
Ты взлетишь, я - упаду.
Ты - в объятья Отца Бога,
Я ж - в болоте утону...
- Мама, мама, я же сильный
Я тебя сам понесу…
На руках своих, на крыльях,
От земных невзгод спасу...
- Птенчик мой, пора уж спать…
Видишь: ночь зажгла свечу...
- Мама, страшно ЗАСЫПАТЬ!
НЕ МОГУ Я, НЕ ХОЧУ!..
Мама...мама...м-ма...ма...
Дальше стон и... ТИШИНА...
- Как Вы заново учились жить?..
- В тот момент я ощутила, что жизнь моя окончилась. Когда я поняла, что Святик больше не дышит, то встала, включила свет, набрала воздух в лёгкие и хотела закричать громко-громко, но вдруг ощутила, что меня сзади кто-то обнял, да так крепко, что я просто тихонько выдохнула. Последующие три дня у меня было ощущение, что меня кто-то носит на руках. Я не проронила ни слезинки. Я держалась и говорила себе, что рыдать нельзя, ведь Святик всё видит и слышит, ему страшно. Утешалась только тем, что ему теперь не больно.
Все три дня я ощущала, что Святик рядом, разговаривала с ним. Даже место захоронения он себе сам выбрал. Когда стоял выбор, я осмотрела места, но никак не могла выбрать. Поехала смотреть одно место, но развернулась и начала движение к выходу кладбища, как вдруг услышала крик над головой. Подняла голову и увидела двух кружащих вокруг меня орланов. Они прямо в круг меня взяли и кричат. Я развернулась, прошла вперёд и увидела красивую поляну, как Святик всегда говорил вместо жёлтого – «золотой», вот и поляна та была солнечно-золотой. Как только я согласилась с тем, что это место нам подходит, орланы крикнули ещё раз и улетели.
Главное видеть знаки. В ночь перед похоронами уже увидела чудо не только я, но и все наши друзья: был такой закат, какого я в жизни никогда не видела. На небе появилась красно-огненная радуга, которая расположена была вертикально, как лестница. Мне привиделось, что Святика ведут по этой лестнице в небо двое старцев – прп. Серафим Саровский и ещё один. Скорее всего, это был бывший наместник Коренной пустыни, у могилы которого мы со Святиком любили молиться, и в день пятилетия кончины которого умер сынок. Ровно через 5 лет, день в день.
Эти знаки стали для меня утешением, Господь показал, что сынок не один.
- А дальше – жизнь после…
- Да, начался страшный период – осознание. Через 40 дней после смерти я вдруг осознала, что сыночка больше нет, что его уже не вернуть, что от бабушки он не приедет, что он не спрятался где-то… В тот момент вся накопившаяся боль, которая так долго во мне сидела и которую я всеми силами прессовала, вылилась наружу фонтаном слёз. Я так в жизни никогда не плакала - рыдала, кричала. После этого я на 3 дня охрипла.
Когда у меня возникали мысли, что я обижаюсь на Бога (а от них никуда не деться), я даже хотела однажды крестик с себя сорвать, но вдруг поняла, что если сделаю это, то раз и навсегда разорву возможность встретиться с сыном в Жизни Вечной. Ведь он – святая, чистая душа, которая сейчас с Богом. Чтобы нам с ним хоть на минутку встретиться, мне нужно всю жизнь каяться, но только с верой и с Богом.
Связь с сыночком у нас не прерывалась никогда, она и по сей день существует, хотя его нет на Земле уже 11 лет. Бывают периоды, когда я чувствую, что соскучилась по сыночку до боли в руках…. Я просто говорю ему об этом, и в эту же ночь Святик приходит ко мне во сне, мы обнимемся, и становится немножечко легче.
Наверное, мне было бы немного проще пережить всё это, если бы Господь даровал мне ещё деток, но Бог меня настолько любит, что решил испытать ещё и вторичным бесплодием. Узнав об этом диагнозе, я подумала взять ребёночка на усыновление, но мой духовник о. Илий не благословил, сказав, что у меня будут ещё свои.
- Каждому своё…
- Вы знаете, у меня первые годы после всех событий был жуткий страх перед детским домом, потому что я понимала, что если туда попаду, то заберу всех детей. Это обманчивый и страшный момент.
Вернусь к фильму «Кроличья нора» - многие знакомые начинают относиться к тебе, как к прокажённой. Мало того, что ты сама сильно переживаешь, тебе тяжко, у тебя ещё и проблемы со здоровьем, а тебе на каждом шагу: «Когда же будет второй ребёнок? Надо рожать ребёнка!» Это так больно! Каждому же не объяснишь, что я бы и хотела, но не могу…
Некоторые родители, потеряв ребёнка, говорят, что больше детей рожать не станут. Я не отношусь к их числу, потому что понимаю, что каждого ребёнка мама любит по-своему, и что все члены семьи соединены невидимой нитью – продолжение Святика будет и в последующих детках. Тем более, что он всегда хотел сестричку или братика.
А по поводу усыновления… Господь меня привёл преподавателем в школу-интернат, и там я увидела всю историю сирот с другой стороны, и отношение к детскому дому у меня теперь более реальное, не розовое. Конечно, мы с мужем не оставляем мысль о принятии в дом сироты, но после того, как воспитаем своих. Как Господь управит.
- Что Вы можете посоветовать родителям, у которых случилась такая же беда, как у Вас?
- Во-первых, не молчать, не замыкаться, не держать эмоции в себе. Важно разговаривать об этом, потому что каждый раз, когда мы пересказываем до мельчайших подробностей свою боль, мы выплёскиваем её. Как бы нарабатываем мозоль на этой боли.
Сидеть на антидепрессантах в этом случае не лучший выход. Лучше заняться чем-то. Если есть силы, то выйти в народ, заняться делом, которое будет приносить пользу тебе и другим. Ни в коем случае не сидеть дома. Больше общаться между собой, поддерживать друг друга.
Например, я сразу ушла в творчество – этой теме у меня посвящено много стихов и песен, потому что именно через них я плакала, выливала своё горе, не давала копиться этому снежному кому.
Боль не исчезает, но нельзя давать ей возможность разъедать вас изнутри. Моей боли 11 лет, она уже немного трансформировалась, но трансформация эта начала происходить всего лишь лет 5 назад. Притупляться боль стала тогда, когда я больше начала общаться с детьми. Первое время я вообще не могла смотреть на онкобольных детей, потому что я сразу видела у них глаза Ангелов. Только через 2 года я пошла в онкоотделение, потому что меня попросили пообщаться с мамочкой, у которой была похожая ситуация.
Сейчас у меня изменилось отношение к этому, я поняла, что мы готовим Ангелов на земле. Главное, чтобы они уходили без боли, страха и мучений. Поэтому я организовала благотворительный фестиваль в помощь таким детям «Музыка добрых сердец». В феврале 2019 года он пройдёт в седьмой раз. Это главное моё мероприятие в году. Как студенты живут от сессии до сессии, так и я живу от февраля к февралю.
Когда прошло 3 года после смерти Святика, я устроилась на работу в Орловскую филармонию. Тогда-то я и задумалась о том, что нужно делать что-то доброе. Я всегда восхищалась волонтёрами, которые приходили к нам в больницы, пытались принести радость. И мне тоже хотелось нести радость. Но я умею только петь. Я понимала, что открыть благотворительный фонд просто не смогу – нет ни сил, ни возможностей. Поэтому и пришла идея благотворительного фестиваля. Правда, я и предположить не могла, что в итоге он станет таким глобальным, межрегиональным ежегодным мероприятием. Значит, Богу моё начинание угодно.
Меня часто спрашивают, как я выбираю адресатов, героев фестиваля? Ведь невозможно помочь средствами фестиваля всем онкобольным деткам. Даже нескольким одновременно помочь не удастся, потому что это будут совсем крохи. Лучше выбрать одного-двух адресатов и собрать им достойную сумму. Но как же выбрать? Не поверите, но имена мне подсказывает сам Святик! Чаще всего, накануне фестиваля он мне просто снится и называет имя, а я захожу в Интернет и ищу ребёнка по имени. Смотрю на фото и понимаю – наш. Причём, большинство деток попадаются именно с нейробластомой – с диагнозом, который был у моего сынка. Кто-то скажет, что это случайность. Но я-то не по диагнозам подбираю детей. Может, это Святик жалеет таких деток, потому что сам перенёс много страданий от этого диагноза.
Кто-то говорит, что я занимаюсь самобичеванием. Но это не так. Просто я знаю эту боль и не могу пройти мимо. Это так важно – чувствовать поддержку в беде! Нужно не просто жалеть, но стараться помогать.
Беседовала Юлия Гащенко
