Протоиерей Георгий Жилин: «Где взять «Ветер»?

 

• ФИО: Жилин Юрий Михайлович
• Должность, регалии: священник; преподаватель Донской духовной семинарии; судья Епархиального церковного суда; секретарь Епархиальной пастырской комиссии по вопросам церковного брака и лиц, живот самовольно скончавших; настоятель трёх храмов Донской митрополии: Свято-Никольского, Донской иконы Божьей Матери (строящийся), Иоанно-Предтеченский (строящийся)
• Специализация: священнослужение
• Жизненное кредо: «Всем правит Промысл Божий».

 

 

«Порой человек выходит из строя, теряет равновесие в жизни. Вроде бы «парусник» есть, но он замер на месте, потому что нет «Ветра». Где взять «Ветер»? Попробовать перетащить этот «парусник» за ближайший мыс, а там и «Ветер» непременно найдётся!» - размышляет преподаватель Донской духовной семинарии; настоятель трёх храмов Ростовской епархии, протоиерей Георгий Жилин. О многогранности природы людей, жизнь которых подобна смятому клочку бумаги или отсыревшему пороху – о колонии строго режима и о 2200 заключённых, собравших средства на купола храма. О том, каково это быть судьёй Епархиального церковного суда. О слишком активных людях, которые хватаются за всё и, тем самым, быстро расходуют свой «запал». О детской мечте попасть в алтарь: «Однажды я услышал, что алтарь – это символ Неба на земле. Я тогда подумал: надо же, какой батюшка счастливый – бывает на Небе и на землю каждый раз возвращается! Алтарь стал для меня таинственным местом, особым. Хотелось чувства соприкосновения с благодатью». Об этом и многом другом – в нашем материале.

 

 

 

- Были ли в Вашем детстве предпосылки избрания священнического служения? Что этому поспособствовало?

 

- Прежде всего, посещение храма, соприкосновение с духовной жизнью. Храмы в то время были почти все закрыты, поэтому на богослужения мы с родителями из г. Новочеркасска ездили в станицу Кривянскую Ростовской области, где жила моя бабушка.

 

 

- Родители были верующими?

 

- Они не были атеистами, но и воцерковлены тоже не были в том понимании, какое мы сейчас имеем. В конце 70-х не было не только воскресных школ, но даже литературу духовную купить было нереально. Люди передавали что-то из уст в уста, записывали в тетради, так и рождались утверждения о том, что в воскресный день, например, нельзя ничего делать – это грех. Люди прямо в тупик себя загоняли всякими предрассудками - чем же в воскресенье заниматься, если ничего нельзя? А ведь на самом деле в Библии написано о том, что шесть дней делай дела свои, а седьмой день – Господу Богу.

Помню, мама переписывала себе в тетрадку утренние и вечерние молитвы, потому что даже молитвослова не было. В начале 90-х Ростовская епархия выпустила первый молитвослов.

В Кривянский Свято-Тихоновский храм мы с родителями ездили раз в полгода-год. Мне ярко запомнилось с детства Причастие. Сердобольные бабушки угощали конфетами, которые нельзя было есть до Причастия. Да и само пребывание в храме, молитва, клубы кадильного дыма в алтаре.

Однажды я услышал, что алтарь – это символ Неба на земле. Я тогда подумал: надо же, какой батюшка счастливый – бывает на Небе и на землю каждый раз возвращается! Алтарь стал для меня таинственным местом, особым. Хотелось чувства соприкосновения с благодатью.

 

 

- В 12 лет Вы стали пономарём. Возраст ведь непростой, переходный, бунтарский… Многие наоборот уходят из храма, отходят от веры…

 

- Я ещё раньше хотел попасть в алтарь, да меня не брали, говорили, что должен подрасти.

Может, это стремление к Богу и было моим бунтарством против атеизма.

А тем временем в соседней станице Заплавской открыли храм. Когда мы с мамой попали в этот храм, помню, по окончании богослужения батюшка раздавал всем детям иконочки-кулоны. Я взял, поблагодарил. Батюшке нужны были помощники, и он пригласил меня пономарить. Так я и стал ездить в этот храм каждое воскресенье в течение 5 лет, пока не поступил в семинарию.

 

 

- Но ведь далеко не все пономари идут учиться в семинарию, многие всю жизнь просто помогают священнослужителям…

 

- Мне почему-то всегда хотелось стать священником, хотя в моём роду священнослужителей не было. Я, как и многие люди того времени, испытывал духовный голод на фоне перестроечной бессмысленности и неразберихи. Люди целыми поколениями строили, строили «светлое будущее», а потом вдруг – бац! – и непонятно, что дальше.

Большую роль, наверное, сыграл и философский склад мышления: я всегда искал смысл, анализировал, не хотел быть как все, а хотел быть как нужно. Меня не удовлетворяли поверхностные объяснения. Пример: вырастил человек картофель или томаты (чем, кстати, занимались мои родители и благодаря чему мы имели материальное благополучие) – увидел результат своего труда. Работаешь, устаёшь, но понимаешь, что не зря день прожит. Простой, честный труд, но весьма ограниченный масштабами. Или другой пример: сварила хозяйка суп, но за обедом семья его съела, и к вечеру все снова проголодались. Всё это, безусловно, труд, и очень важный. Но меня манили более надвременные смыслы.

Я пришёл к мысли о том, что хотел бы заниматься чем-то связанным с человеком, ведь именно он производит и материальные, и духовные ценности. К примеру, врач: он вылечил человека, и этот человек на протяжении оставшейся жизни может столько всего построить, создать! Троих врач вылечил – это, считай, всю свою жизнь «окупил».

 

 

- Так, почему же Вы врачом, например, стать не захотели?

 

- Каждому своё. У всех свой путь. Пациенты ведь рано или поздно всё равно умирают. Телесное здоровье не обеспечивает бессмертие и блаженство.

Господь призывает каждого к своему служению. Не все пономари, с которыми я прислуживал в алтаре, стали священниками.

Почитайте о священниках, которые рукополагались в эпоху гонений! Что их толкало на это? Чисто по-человечески их очень сложно понять: когда у тебя семья, дети, но ты идёшь на вилы – рукополагаешься в тот момент, когда за это ссылают, клеймят позором, лишают жизни! Но подвижники шли на это, вполне осознавая, что легче им не будет. Шли, потому что смотрели на Небо. Альтруизм, жертвенность русского народа, которая столетиями воспитывалась.

В эпоху «перестройки» люди стали приходить к мысли, что политическая идеология не рождает обещанного «светлого будущего». Возник вакуум идеологии. Поэтому я, к примеру, не вступал в пионеры. Просто отказался. Меня никто к отказу не подталкивал. Мама не вступала по религиозным убеждениям, а я – отчасти по религиозным, а отчасти – из соображений добровольности. Раз организация позиционируется, как добровольная, я хочу это проверить. Быть как все, если мне этого не нужно, совсем не хотелось.

 

 

- Как отреагировали родители на Ваш выбор духовного служения?

 

- Отец с пониманием, мать с радостью. Моя бабушка открыто веровала, Евангелие регулярно читала, причащала своих детей, когда те были маленькими. Её сын - мой отец - хоть и не был особо религиозным, но был честным, трудолюбивым человеком, старался всем помогать. Он видел, что мне интересен путь духовного служения, поэтому уважал этот выбор.

Сначала я попытался поступить в Московскую духовную семинарию, но не получилось. Юношей 17 лет принимали неохотно, потому что через год нужно было идти служить в армию. Конкурс тогда был – 4 человека на место. Не поступив, я вернулся домой и собирался идти в армию, чтобы потом опять пробовать. Один знакомый священник сказал, что в одесскую семинарию поступить легче, чем в московскую. Так, я стал студентом Одесской духовной семинарии. По окончании приехал в Ростов-на-Дону, где меня и рукоположили.

 

 

- Ваши ожидания на тот момент совпали с реальностью? Что для Вас – молодого священника - в тот момент стало первым испытанием?

 

- Наверное, прежде всего, понять себя, как священника. Вот, только ты был просто студентом, напитывающимся теорией, а теперь ты – священник, и люди приходят к тебе с реальными жизненными вопросами, проблемами.

Кроме того, почти сразу я стал настоятелем, поэтому на меня свалилась ещё и административная работа. Сложностей было много. Например, взаимодействие со строительными организациями: мне нужно было убедить опытную строительную бригаду в том, что мне благословляет начальство. А у бригады свои представления в области стройки. Да и платил им не я. К примеру, предусмотрены по проекту вытяжка и рукомойник в углу алтаря, на месте жертвенника. А мне нужно убедить проектировщика, что всё это нужно установить не в алтаре, а в пономарке, где обычно висит и коптит кадило.

Приходилось убеждать, что не нужно красить храм в розовый цвет или что не нужно ругаться матом и курить в строящемся храме, потому что здесь служба уже совершается.

 

 

- А Вам на тот момент было всего 22 года….

 

- В том-то и дело… А общаться приходилось со взрослыми, состоявшимися людьми, начальниками всякими. Бегаешь, пытаешься на что-то повлиять, а тебя ветром колышет.

Когда у меня родился первый ребёнок, начальник одной подрядной организации меня поздравил со словами: «Ну, вот теперь настоящий отец!».

 

 

- А в человеке, как таковом, Вы не разочаровались после опыта принятия исповедей?

 

- А не нужно очаровываться. Мир во зле лежит. Исторический путь свидетельствует о том, что люди совершали множество грехов. Мы за собой знаем свои грехи, поэтому не должны удивляться грехам других людей. У каждого свои болезни. Бессмысленно, сидя в очереди к врачу, показывать друг на друга пальцем и удивляться. Все мы больны.

Я почти сразу, буквально через полгода после начала служения, стал окормлять колонию строгого режима в Новочеркасске. Ко мне обратились с просьбой приезжать к заключённым, и я согласился. Мне всегда было интересно понять человека - чем живут разные люди.

Там я соприкоснулся с многогранностью природы людей, жизнь которых подобна смятому клочку бумаги или отсыревшему пороху. Я приезжал каждые 2 недели, и всякий раз ко мне на исповедь приходили те, кто каялся в первый раз. В колонии строгого режима находятся люди, совершившие тяжкие преступления. Сейчас в Новочеркасской колонии содержатся только рецидивисты – люди, проведшие за решёткой значительную часть своих дней…

 

 

- Каково это – общаться с ними?

 

- Как человек с человеком. Честно говоря, зачастую мне гораздо сложнее было общаться и договариваться не с заключёнными, а с администрацией.

Дело в том, что существует определённый список ограничений и правил, которые необходимо строго соблюдать, чтобы пройти на территорию колонии. Например, целый ряд предметов нельзя проносить с собой. А что делать, если в число этих предметов входят необходимые для богослужения? Например, для совершения Евхаристии необходимо вино. На чае или соке совершить это невозможно! А вино на территории колонии строго запрещено. Первый раз, по незнанию, я приехал с начатой бутылкой кагора, в которой оставалась треть объёма – вот у всех глаза были огромные от удивления! Тогда мне вручили длинный перечень запрещенных к проносу предметов.

 

 

Из списка запретов вообще сложно сказать, что же всё-таки можно – разве что перемещаться в сопровождении, а всё остальное - нельзя.

Раз в полгода-год я совершал Литургию прямо в колонии (не запасными Дарами причащал, а совершал Таинство в храме колонии). Для этого мне не только вино необходимо было, но и определённая церковная утварь, в число которой входит, например, копие, которым разрезается просфора. А ведь колющие-режущие предметы на территории колонии тоже запрещены!

Или другая ситуация: контролёр на проходной всегда очень строго проверяет документы входящих. Мне каждый раз выписывали временный пропуск. Если на этом пропуске был не виден уголочек печати или ещё какая-нибудь мелочь, то начинались «танцы с бубном» - всё приходилось переделывать. И так не только в случае со мной: несмотря на то, что все сотрудники колонии друг друга знают, на проходной все документы строго проверяются. Например, в случае просроченности удостоверения сотрудника, его просто разворачивали. А мне приходилось ждать выхода другого офицера.

За годы службы было много разных ситуаций. В конце концов, через Епархиальный отдел по тюремному служению удалось убедить Главное управление, чтобы сделать поправки для церковнослужителей в целях совершения богослужений. Да ещё и пропуски постоянные нам сделали!

 

 

- Были ли среди арестантов люди, которые что-то изменили лично в Вас?

 

- Всё - опыт, всё - в жизненную «копилку».

Я точно понял, что доверие должно быть ограничено. В том смысле, что «всяк человек ложь» (Пс. 115, 2). Некоторые из тех, кто приходил в колониальный храм, просто искали себе дополнительные возможности: место уединения, разговора по душам, спокойного чтения книг или возможность попросить меня о чём-то, например, принести очки – я их по нескольку штук всякий раз закупал.

 

 

- А духовная дружба, родство между священником и прихожанами возможны в таких условиях?

 

- На удивление, я на территории колонии чувствовал себя порой спокойнее, чем вечером на улице. На улицах можно встретить иной раз гораздо более неадекватных людей, чем в колонии строгого режима. Заключённые живут по понятиям, у них есть определённые рамки и понимание того, что происходит. Жизнь там регламентирована правилами распорядка и понятиями. В колонии люди отвечают не только за свои действия, но и за слова, позицию.

Дорогого стоит, когда какой-то «блатной» приходит на исповедь и кается в таких грехах, при разглашении которых он может всё потерять. Но он доверяет мне, раскрывает душу.

Я твёрдо понял, что есть в человеке страсти, которые порой делают его рабом. Заключённые находятся, с одной стороны, в условиях ограничения свободы, но с другой стороны, находясь на свободе, они были бы гораздо более порабощены – от наркотиков или алкоголя. А в тюрьме они живут.

 

 

- Исходя из опыта принятия исповеди у заключённых, Вы можете выделить основные причины преступного образа жизни?

 

- Зачастую у всех этих людей было неблагополучное детство: кто-то не получил даже начального образования, в основном все плохо пишут. Нет базовых знаний и опыта, которые обычно люди получают с детства.

Судя по исповедям, жизнь преступников началась слишком лихо: там нашалил, здесь начудил, тут украл, влез куда-то, подрался сильно...

Слушаешь биографию человека в грехах и, с одной стороны ужасаешься, а с другой - радуешься, что он хоть к 50 годам дошёл до своей первой исповеди, он искренне кается. Очень радостно потом видеть изменения лица человека. На воле такое переживания грехов бывает редко.

Мы живём в относительно спокойных условиях: если устали – можем отдохнуть, проголодались – можем покушать. Море возможностей. За решёткой если человек дошёл до исповеди, если пришёл к Богу, то это серьёзно. В этом отношении нет шуток.

Люди действительно каялись, и было видно, что они осознавали свою жизнь. Исповедь заключённого - это не просто ворох наших мелких бытовых ситуаций, типа съели непостный пирожок, а действительно очень серьёзные грехи. Сбросить это с плеч непросто, но важно.

 

 

- Бывали случаи, которые Вас чем-то удивили?

 

- Меня искренне удивил один момент: заключенные выступили с инициативой поменять на храме два купола. Они это сделали за свой счёт, сбрасывались на это благое дело. Причём пожелали остаться в тени, попросив меня оформить договор покупки на себя, будто делаю всё это я.

А договор, между прочим, был стоимостью 265 тысяч рублей! Значительные деньги на то время. Но и я проявил встречное доверие, потому что когда мы ездили в Волгодонск заключать договор, то арестанты на тот момент внесли предоплату 50 тысяч, а остальная сумма повисла на мне. Если бы они не сдержали своё слово, то я бы оказался в больших долгах. Однако, всё прошло благополучно.

Даже на заводе были удивлены, сказали, что впервые делают купола по инициативе заключённых. Обычно заказчиками выступали начальники учреждений.

Так же они и колокола купили, дубовый иконостас вырезали.

 

 

- При выходе на свободу заключённым удаётся изменить вектор своей жизни?

 

- В тюрьме многие не только впервые задумываются о смысле жизни, но и обретают веру в Бога. Но выход на свободу зачастую становится сильнейшим испытанием.

Заключённые порой не находят друзей, потому что многих уже и в живых не остаётся от образа жизни, связанного с наркотиками или бандитизмом. А зависимость – психологическая, духовная – это страшная опасность. Приходилось наблюдать за тем, как человек искренне хотел не возвращаться к прошлому образу жизни, но память, воспоминания делали своё дело.

Зависимости представляются заключённым, как эффект из сказки «Алиса в стране чудес»: съешь/выпей – подрастёшь/уменьшишься, нарисуется счастье, наладится жизнь. Выпил/покурил/укололся – и тебе уже всё равно, во что ты сейчас одет, сыт ты или голоден. И человеку трудно самому это побороть.

Память страстей тянет обратно. Борьба порой идёт очень жёсткая. Явно заметно, как действует дьявол. Например, один карманник рассказывал: после выхода из колонии он снова сорвался на наркотики, жил вместе с кодеинозависимым товарищем. Кодеин очень быстро разрушает сосуды. Порой человек умирает за несколько месяцев. Товарищ умер. Этот человек «завязал». Сидит дома, не выходит никуда, чтобы снова не впасть в искушение. Но домашний кот раскопал землю в цветочном горшке и вскрыл «заначку» умершего товарища… Представляете? Даже не выходящему из дома, дьявол наркотик подбросил. Отрава тогда была смыта в унитаз, но позже всё равно срывы были. Это очень тяжёлая борьба.

Ещё один серьезный момент – неприспособленность заключённых к обычной жизни, самостоятельной созидательной деятельности.

Поручаешь человеку полочку прикрутить или жалюзи повесить, а он не может выполнить эту элементарную работу. Просто не умеет! В 45 лет. Просверлить дрелью стену, забить дюбель и вкрутить шуруп для него оказывается настоящей проблемой – он возится несколько часов, дырявит стену в нескольких местах, но повесить так и не может. Ты берёшь потом дрель и между делом выполняешь эту простую работу. А он искренне удивляется, как это уже всё висит. Неприспособленность к жизни. Не было у него дрели никогда. Он занимался совершенно иными делами. Жизнь прошла в буйных компаниях или в тюрьме. Вот почему так важна социализация.

 

 

- Вас в 32 года назначили судьёй Епархиального Церковного суда – каково это? Что дал Вам этот опыт?

 

- Мне сразу дана была установка: помимо церковных правил и канонов существует понятие немощи человеческой. В суде мы стараемся помочь человеку, насколько это возможно, восстановиться в служении через покаяние и соответствующие выводы.

Например, по правилам Номоканона существуют 10 препятствий к рукоположению: «укравший что-либо», «отрекавшийся от веры» нецеломудрие до брака и пр. А ведь люди по-разному приходят к вере: в 90-е годы рукополагать старались людей с жизненным опытом, из хороших семей, с нормальным послужным списком. Но ведь до рукоположения люди уже прожили определенный отрезок жизни, имели опыт исканий. Не все были воцерковлены должным образом с раннего детства. Если стопроцентно всё соблюдать, то рукоположить кого-либо совершенно без препятствий не представлялось бы возможным – то яблоко у кого-то в школе стащил, то клялся бороться с религиозными предрассудками в комсомоле…

Так же и касаемо духовной жизни: существуют каноны, предписывающие прещение за тот или иной проступок священника. Вплоть до лишения сана. Каноны – очень категоричны во многих вопросах. Но мы, повторюсь, принимаем во внимание немощь человеческую, поэтому всегда стараемся давать человеку все возможности для исправления.

Те же ДТП - они возможны у всякого, никто не застрахован. Предположим, священник был за рулём и ночью на трассе насмерть сбил человека. По канонам ему больше нельзя служить никогда. Но необходимо выяснить все условия происшествия: кто виноват, возможно ли было предотвратить? Мог ли священник предусмотреть эту ситуацию или нет? Порой выясняется, что предусмотреть аварию было невозможно: скорость не была превышена, но пешеход ринулся под машину, например, будучи в нетрезвом виде. Может, ребёнок выбежал на проезжую часть под колеса. Так, священник оказывается заложником ситуации.

Как судья я связан тайной присяги, поэтому не могу рассказывать конкретных ситуаций, но могу сказать, что бывали случаи, когда действительно происходила духовная деформация человека, и служить ему дальше было нельзя. Но снятие сана – самая крайняя мера. Снятие сана утверждает сам Патриарх.

Бывает и просто клевета, когда напишут что-то на священника, и мы должны тщательно разобраться – правда это или ложный донос. С места архиерей не может разобраться, кто прав, а кто – нет. Если есть обоснование жалобы, а не просто догадки, Церковный суд разбирается в ситуации, отталкиваясь от фактов, допросов, опросов свидетелей, экспертиз и пр.

 

 

- Батюшка, у вас столько послушаний… Скажите, термин «выгорание» может каким-то образом относиться к пастырскому служению? Вас он когда-либо касался?

 

- В одном православном издании я прочёл статью как раз на тему «выгорания». Там была приведена интересная статистика по католической иерархии, согласно которой, «выгоранию» больше подвержены люди с низким уровнем образования, а также слишком активные люди, которые хватаются за всё и, тем самым, быстро расходуют свой «запал».

Я впервые почувствовал нечто подобное, когда возник очень сильный перегруз – в Новочеркасске у меня в одно время было девять послушаний помимо настоятельства. По всем направлениям нужно было работать, ни от одного послушания отказаться я не мог.

Разрешилось всё тем, что Владыка Меркурий перевёл меня на служение в Ростов, где стала развиваться совсем другая история. Чувство невостребованности на новом месте, где тебя никто не знает.

 

 

- У Вас четверо детей, трое из которых – мальчики. Хотели бы, чтобы сыновья пошли по Вашим стопам?

 

- Наверное, нет. Священство - это большая ответственность. Это не работа, не профессия, которую можно поменять, переквалифицироваться. Пока я не вижу в своих старших сыновьях того, что было во мне. Я против безусловного сословного духовенства.

Искусственно подталкивать их в этом направлении я не намерен. Если подросток не испытывает отчетливого стремления служить Богу и людям в священном сане, то это будет гибелью для него и соблазном для других. В мире существует много важных и нужных направлений деятельности. До революции сыновья священников становились священниками зачастую вне зависимости от собственных желаний. Что из этого получилось, мы знаем из истории.

 

 

- Каким, на Ваш взгляд, должен быть настоящий священник?

 

- Небезразличным к людям. Он должен иметь любовь и жалость к народу, желание помочь преобразить свою жизнь силой Божьей, помочь найти и открыть конкретную духовную «дверь», помочь расправить жизненные «паруса».

Порой человек выходит из строя, теряет равновесие в жизни. Вроде бы «парусник» есть, но он замер на месте, потому что нет «Ветра». Где взять «Ветер»? Нужно вместе перетащить этот «парусник» за ближайший мыс, а там и «Ветер» непременно найдётся!

 

 

Беседовала Юлия Гащенко