Игумен Лука (Степанов): «Однажды я остро ощутил, что моногамию создал Господь»

 

• ФИО: Степанов Лука
• Должность, регалии: игумен; заведующий кафедрой теологии Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина; настоятель Спасо-Преображенского Пронского мужского монастыря в посёлке Пронск Рязанской области; писатель; публицист; телевизионный ведущий; кандидат исторических наук
• Специализация: священнослужитель, педагог
• Жизненное кредо: «Ищите прежде Царствия Божия и правды его, а остальное приложится вам!»

 

 

Смешно, едва вывалившись из многогрешной светской действительности, категорически всё поменять… Как же получилось так, что перспективный, талантливый актёр, которого приглашали на главные роли в два московских театра – Ермоловский и Гоголевский – вдруг уходит из профессии? Как получилось так, что 27-летний юноша, открывший для себя высоту и чистоту христианского брака, вдруг принимает решение не создавать семью, а через время поступает послушником в один из самых суровых монастырей того времени – Афонское подворье? Об этом и о многом другом – беседа с удивительным человеком – с игуменом Лукой (Степановым), настоятелем Спасо-Преображенского Пронского мужского монастыря; с заведующим кафедрой теологии Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина. Игумен Лука - православный писатель и публицист, автор и ведущий телевизионного проекта «Душевная вечеря» на рязанском телевидении и на телеканале «Союз»; а также активный участник Всероссийского интернет-проекта «Батюшка онлайн». 

 

 

 

«Хочешь быть сильным – бегай, хочешь быть красивым – бегай, хочешь быть умным – бегай!»

 

- Моё детство прошло в годы застоя - достаточно счастливые и спокойные годы заката Советского союза. Правда, мы тогда ещё и не догадывались, что это – закат. Некоторая накатанность общественной жизни давала простор для самореализации в рамках идеологии марксизма-ленинизма, и рамки эти были достаточно широкими для движения в разных направлениях.

Детство и юность мои прошли под флагом творчества, словесного искусства: чтения стихов, подготовки к поступлению в театральный институт, что и произошло после окончания 10-го класса. Правда, высокая поэзия в то время была весьма идеологизированной: помню, когда я в составе делегации ЦК ВЛКСМ посетил Польшу и предварял партсобрание чтением стихов, то местные зрители с удовольствием слушали стихи русских классиков, а вот партийно-политические стихи уклончиво называли непонятным для себя материалом.

Кроме основательного знакомства с русской поэзией (поэзия смягчала моё сердце, наставляла на нравственные ценности), в моей жизни произошло тесное знакомство с лёгкой атлетикой, которая стала украшением второй половины моей юности. Дело в том, что нам с родителями пришлось уехать на 2,5 года в Монголию, где я оказался в спортклассе, там мне довелось плотно столкнуться с лёгкой атлетикой, с бегом на длинные дистанции, чем я и занимался почти до окончания школы. Думаю, занятие спортом во многом сформировало мою личность, укрепило определённые порядки жизни, помогло обрести ценности терпения, помощи ближним, чувства братства, радости за партнёров по команде. А вот духа соперничества у меня всегда не хватало.

Недавно я слушал интервью с актёром Дмитрием Певцовым, который, будучи очень спортивным человеком, высказал интересную мысль о том, что в спорте он многого не достиг, потому что у него не хватало спортивной злости. Мне это показалось узнаваемым: я тоже не видел какого-то смысла переходить на отчаянную упёртость. Поэтому хотя я и очень полюбил лёгкую атлетику, бег на длинные дистанции, и вполне разделял идею античной пословицы: «Хочешь быть сильным – бегай, хочешь быть красивым – бегай, хочешь быть умным – бегай!», - но профессиональным спортсменом так и не стал.

Тем не менее, в жизни спортивная закалка мне очень пригодилась. Когда мне пришлось в ГИТИСе, куда я поступил, серьёзно заниматься хореографией – а она требует большой самоотдачи и хорошей спортивной формы, или, когда я после второго курса вуза проходил срочную службу в рядах Советской армии, где тоже большие физические нагрузки, мне всё это было уже не так сложно, это не было шоком или большим преодолением, поскольку я имел навык физических нагрузок в годы занятий спортом. Поэтому сейчас, будучи священником, я всегда поддерживаю намерения детей или родителей заниматься спортом (до поры до времени, я не имею в виду профессиональный спорт), равно как и изящными искусствами – вижу, что это прекрасное средство для формирования достаточно разносторонней личности, способной достойно встретиться с жизненными трудностями.

 

 

Решительную перемену в моей жизни произвёл один случай…

 

- Родился и вырос я в простой семье, папа и мама у меня – инженеры, едва сводили концы с концами, жили от зарплаты до зарплаты. В какое-то время мы жили вчетвером в одной комнате в коммунальной квартире, поэтому не могу сказать, что в нашей семье были какие-то особо изящные традиции.

Могу отметить интересный нюанс относительно папы-ленинградца, который, получив техническое среднеспециальное образование, пошел подрабатывать: вместе со своим другом он участвовал в массовке в Кировском театре. Папа с детства с большой любовью относился к театру, к высокому искусству, и меня всячески подбадривал в моем чтецком творчестве. Хотя в мои 4-5 лет никто и подумать бы не мог, что я смогу быть диктором детской редакции Всесоюзного радио, читать «Пионерские зорьки»… Дело в том, что к 5 годам я не выговаривал бОльшую часть букв русского алфавита, у меня во рту была жуткая «каша», это уже носило патологический характер, и меня положили в логопедическое отделение ЦКБ.

Я помню эти сталинские постройки: огромные корпуса, трёхслойные окна. Лежать в больнице я должен был месяца два, мне предстояли серьёзные логопедические занятия, но решительную перемену в моей жизни произвёл один случай: я ждал маму, которая должна была прийти ко мне на свидание. И вот настал долгожданный час: в окне я увидел приближающуюся к нашему больничному корпусу маму с гостинцем в руке. Мне оставалось лишь дождаться, пока мама дойдёт до моего отделения. Я прождал 10 минут, 20 минут, но мама так и не пришла. И вдруг я увидел маму в окне, но она уже была без гостинца, и удалялась от меня в сторону выхода из больницы. Я кричал, звал её, но она не обернулась, потому что эти толстые окна не позволили ей услышать меня.

Оказалось, у нас в отделении объявили карантин, и поэтому никого на свидания не пропускали. Тогда не было мобильных телефонов, и связи с мамой не было совсем никакой. Я настолько огорчился этой разлуке, что вместо ожидаемых двух месяцев лечебной программы, исправил свою речь за несколько дней. Я сказал, что если это - условие выпуска меня на свободу, то – получайте! С тех пор я приобрёл достаточно безупречный московский диалект, который и по нынешнее время храню.

 

 

Как начались счастливые годы театральной юности

 

- Уже с третьего класса школы сложилось моё сотрудничество со Всесоюзным радио, моё участие в приветствиях съездов партии комсомола в качестве накрахмаленного мальчика с красным галстучком, читающего стихи по типу: «Прилетели три вороны, прилетели два грача – в этом личная заслуга Леонида Ильича!», «Прошла весна, настало лето, спасибо партии за это!». Поэтому моё служение на подмостках если не всегда декларировалось, то всегда предполагалось, а уж в старших классах средней школы это стало вполне очевидным и никакого другого профессионального служения я не мыслил.

Я окончил школу достаточно средненько. В те времена при выпуске считали средний балл, и он у меня был чуть выше четырех. Но все понимали, что при поступлении в ГИТИС самое главное – творческие способности, а у меня и репертуар был хороший, и плюс со мной поработал один замечательный актёр, помог мне подготовиться к поступлению. Тем не менее, подготовка моя была какой-то неуверенной. Обычно в моей жизни всё происходит очень постепенно, однако я могу вспомнить и несколько моментов внезапности. Одним из таких моментов был день поступления в ГИТИС.

Помню, актёр, который меня готовил, особенного воодушевления по моему поводу не испытывал, хотя я был нормальным москвичом, скорее приятного, чем неприятного вида, но при этом какого-то творческого запала во мне не чувствовалось. Но было это ровно до того момента, как я вышел перед комиссией, которая, как правило, вызывает у большинства абитуриентов дикий ужас и парализацию всех творческих сил, а у меня, почему-то вызвала обратные чувства. То ли увидев заинтересованные лица, то ли подбодренный плодами своего достаточно успешного участия во всевозможных поэтических конкурсах на уровне Москвы и Советского союза, я вдруг при чтении Николая Васильевича Гоголя о появлении Чичикова на бале и басни Михалкова, стихов Пушкина и Маяковского почувствовал такой кураж, что почти перестал сомневаться в победоносности надежды на поступление. Кстати, поступил я тогда не только в ГИТИС, но и в другие московские театральные вузы (Щепкинское и Щукинское училища), и мне даже пришлось выбирать.

Так начались счастливые для юности годы театрального образования, которые в итоге, слава Богу, привели меня к черте христианской жизни – после двух лет учёбы и двух лет службы в армии, на третьем курсе ГИТИСа я принял крещение и стал прихожанином одного из храмов в центре Москвы.

 

 

Я остро ощутил, что Господь создал моногамию

 

- Мне часто приходится отвечать на вопрос о том, каким образом произошла перемена в сторону христианской жизни. Думаю, у меня было три главных довода: во-первых, моя любовь к русской классике, в которой я всегда видел сокровенный дух и учение Православия; во-вторых, это, конечно, чтение Священного Писания Нового Завета – я в своё время дал себе труд с ним ознакомиться; в-третьих, это знакомство с современными христианами в Европе. Правда, они были католиками, но, тем не менее, очень искренне верующими во Христа людьми, а я тогда ещё не очень разбирался в различиях западной и восточной традиций. Знакомство с молодыми, целомудренными и оживлёнными представителями молодого поколения, которые живут совсем не так же, как наши атеисты Советского союза, во многом меня воодушевило.

Наконец, четвёртой, а, скорее всего, даже самой главной причиной было то, что я почувствовал искреннее раскаяние в своих ошибках молодости, в вольностях, в небрежном обращении с противоположным полом и во всём том, что часто бывает присуще молодой и в нравственном смысле достаточно распущенной жизни. Искренне почувствовав раскаяние в своём юношеском легкомыслии, я остро ощутил, что Господь создал моногамию: напрасно и душевредно искать развлечений и удовольствий тогда, когда благородное призвание каждого человека состоит в моногамии, в создании своей единственно верной семьи. И когда эта мысль дошла до моего сердца, я почувствовал, что меня с Православием ничего не разлучает, я пошёл в ближайший к ГИТИСу храм – тогда это был храм Воскресения Словущего на улице Неждановой.

Существенная перемена моей жизни состояла не только в том, что я принял святое крещение, но и в том, что я встретил в лице крестящего меня священника одного из самых выдающихся пастырей современности, ставшего моим духовным отцом. Если бы я его не встретил, то моё вхождение в Церковь и не стало бы таким необходимым. Это знакомство сыграло решающую роль в том, что уже через 5 лет после крещения я сменил свой путь с «любителя» на «профессионала» – я поступил послушником в монастырь (в один из самых суровых монастырей того времени – Афонское подворье) и уже через два года я принял монашеский постриг с именем Лука.

 

 

Дано тому, кто хочет

 

- Решение о принятии монашества выросло постепенно из моей христианской жизни. Смешно, едва вывалившись из многогрешной светской действительности, категорически всё поменять, хотя и такие случаи бывали в мировой истории, но редко. 

Путь приходской жизни подготовил меня к решимости сначала не создавать семью, затем пришло понимание, что я не должен оставаться в миру, потому что в этом случае человек остаётся и соблазнителем, и соблазняемым.

Мне было всего 27 лет, когда я принял решение по каким-то прежде неведомым мне причинам не обременять себя семейной жизнью. Тогда как моё принятие христианства было связано именно с пониманием того, что брак – это высоко и свято, что раз человек соединяется со своей избранницей, то должен хранить ей пожизненную верность. И вот уже так относясь к супружеству, я почувствовал, какое это невыносимое для меня бремя. Как сказали апостолы Иисусу Христу: «Если такова обязанность человека к жене, то лучше есть не женитися», - на что Господь ответил: «Не все вмещают слово сие, но кому дано». А как я уже сейчас понимаю, дано тому, кто хочет.

Имея свободу выбора, на определённом этапе жизни люди иногда и приходят к мысли о высоком, о монашестве, но уже нет такой возможности: их крест - служить своему семейству. И только по истечении многих лет Господь, возможно, и даст некоторым людям возможность, призовёт к монашеству. Но пока ты ещё молод и обязанностями супружеских обетов при венчании не обременён, то выбор ещё остаётся за тобой. Вот я и сделал свой выбор.

 

 

Я осознал, что театр напрямую не преследует духовной цели

 

- Получилось так, что я сначала ушёл из театра, а уж потом всерьёз задумался о монашестве. У меня не монашество с искусством столкнулись, а христианство с искусством.

После окончания ГИТИСа, где я играл в дипломных спектаклях главные роли, меня пригласили на главные роли в два московских театра – Ермоловский и Гоголевский. Несмотря на то, что роли мне очень нравились, и я с удовольствием ими занимался, параллельно начался кризис моего отношения к остальным обязанностям молодого артиста: например, плясать нечистую силу в пьесе по «Вию» Гоголя «Паночка», которую ставили в Гоголевском театре.

Также мне оказались совершенно не по душе какие-то гастроли, которые помогают молодому артисту зарабатывать на жизнь. И хотя меня примечали в качестве молодого и перспективного актёра, но я ещё не был в праве диктовать свои правила, как может себе это позволить признанный артист. Поэтому я понимал, что либо я должен соответствовать общему порядку театральной жизни, либо её оставлять. А она, признаться, стала мне уже абсолютно чуждой, я потерял к ней всякий интерес, охладел. Причём не к работе над ролью, которая мне очень нравилась, и которую я делал с интересным режиссёром, а ко всему остальному. Но, тем не менее, это остальное в окошко не выбросишь.

Ни в каком виде искусства или в другой сфере деятельности нельзя трудиться выборочно: если ты грузчик, то не скажешь, что тебе нравится ставить предметы только снизу вверх, а сверху вниз не нравится – приходится выполнять всё, как должно. А у меня как раз уже очень чётко проявилась какая-то нетерпимость, наверное, уже даже христианская – я понимал, что на сцене трачу время впустую, что мне это неинтересно – ни творчески, ни человечески. Мало того, уже регулярно исповедуясь и причащаясь Святых Христовых Таин, я видел, что это и душевредно – например, то же танцевание нечистой силы. Правда, дело тогда ещё не дошло до выступления, но на начавшихся репетициях я уже понимал, что это недопустимо.

Играть какие-то роли в нехристианских и порой вредных для человеческой души концепциях режиссёров мне совершенно претило, а это уже серьёзная трещина: если ты служишь Мельпомене, то должен служить ей во всех проявлениях, не гнушаясь никакой малой ролью. Так я, как и все мои однокашники, поступал на первых курсах ГИТИСа, всячески стараясь устояться в начале своей творческой жизни. Не было учебного предмета, которым бы мы пренебрегали: сценическая речь, сценический бой, хореография, вокал – всё это представлялось частями одного тела, которое ты развиваешь. Когда же пришла некоторая христианская зрелость, сознательность, а профессия представала во всей своей многогранности, в том числе и в неприглядности, то всё встало для меня на свои места.

Сейчас я по долгу службы нередко общаюсь с людьми, ищущими дорогу в мир искусства, и могу им рассказать о том, как это прекрасно, интересно, увлекательно, но и о жизненных реалиях, которые встречаются, и сохранить свою путеводную звезду бывает крайне затруднительно. Объективно служение подмосткам с их изображением жизни серьёзно влияет на человека, и не в такие уж и радужные состояния приводит душу. Неудивительно, что наступает вот такой кризис, разочарование, охлаждение.

Так ведь ещё и не у всех актёров сразу получается пробиться, кого-то и не берут годами, и не дают ролей. Большинство наших одноклассников готовы были годами пережёвывать второстепенную и даже порой тягостную «мякину» профессии с надеждой когда-то блеснуть в классике, в пьесах Шекспира, Гоголя у хороших режиссёров. Я понимаю, что это любовь к актёрскому искусству, но у меня её, видно, тогда уже не было. Поэтому саму жизнь артиста я разлюбил как таковую.

Одно время я пытался перестроиться на педагогические рельсы, и по приглашению моего блистательного преподавателя мастерства актёра (которого до сих пор помнят и любят мои коллеги по театральному образованию, а ныне известные актёры - Татьяна Догилева, Андрей Звягинцев, Евгения Добровольская и пр.) я начал преподавать на его курсах. В этом педагогическом качестве я продержался больше всего, но постепенно и в нём ослабел, потому что понял, что и в этом жанре я учу не закону Божьему, не Единому на потребу, но тому, от чего сам внутренне ухожу.

Я осознал, что театр напрямую не преследует духовной цели. Его сила и блистательность - цель душевная. Не проповедь с театральной сцены нужна – она сушит, не соответствует тому идеалу театрального искусства, к которому стремятся с разных сторон разные деятели этой области. В результате я ушёл и с преподавательской работы.

 

 

Что для меня творчество сегодня?

 

- Сейчас для меня самое высокое творчество - это созидание в себе Христова ученика, преображение в служении Божественной Литургии в обновлённую тварь, приобщённую Божественному Естеству, Божественной Любви, Божественному Свету и приобщение ко Христу людей – вот что составляет полноту и радость священнического служения, что в разных направлениях моих послушаний составляет мою цель и радость бытия.

 

 

 

Беседовала Юлия Гащенко