Владимир Александрович Гурболиков: «Нельзя заставлять своего ребенка верить в смерть»

 

• ФИО: Гурболиков Владимир Александрович
• Должность, регалии: журналист, историк, писатель, первый заместитель главного редактора журнала «Фома», директор Фонда содействия развитию культурно-просветительской деятельности «Фома-центр»
• Специализация: журналистика
• Жизненное кредо: «Учиться любить».

 

Владимир Александрович Гурболиков — журналист, первый заместитель главного редактора журнала «Фома», директор Фонда содействия развитию культурно-просветительской деятельности «Фома-центр» - поделился с нами историей своего детства, которое пришлось на эпоху, когда ракеты летали в космос; когда по вечерам всей семьёй по чёрно-белому телевизору россияне смотрели «КВН»; когда многие наизусть знали песни Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Микаэла Таривердиева; когда всерьёз обсуждали проблемы коммунизма и строили планы: как это будет – жить при коммунизме; когда было много добра, человеческих эмоций, но одновременно прорастал какой-то внутренний надлом, цинизм, порой превращавшийся даже в ненависть к собственной стране. Почему? Капризное желание счастья, неумение терпеть и кропотливо устраивать свою жизнь, а главное - невозможность обратиться к Богу за помощью; невозможность вырваться из камеры, на стенах которой написано: «Пункт первый: ты умрёшь. Пункт второй: если ты считаешь иначе, смотри пункт первый»…

 

 

 

Это было время, когда ракеты летели в Будущее…

 

- Я родом из интеллигентной московской семьи (коренной москвич в 3-4 поколениях). С самого детства (а родился я в 1965 году) слушал музыку Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, циклы песен Микаэла Таривердиева, некоторые образцы бардовской песни. Помню, как по чёрно-белому телевизору с четырьмя каналами мы смотрели вечером «КВН», причём неоднократно это совпадало со временем моих простуд, поэтому в воспоминаниях детства чётко закрепилась картинка: я лежу с горчичниками на груди, рядом сидят мои родные, и все мы дружно смотрим «КВН». Вот та эпоха. Эпоха умеренного оптимизма с глубоко скрытыми от ребёнка проблемами - и личностными, и духовными. Прежде всего, это касалось именно веры.

Я был очень близок по духу и, можно сказать, по-настоящему дружил со своей прабабушкой - Серафимой Николаевной (в честь неё я назвал одну из своих дочерей) – прабабушка была замужем за крупным инженером, а сама она была родом из купеческой семьи, которая затем даже перешла в дворянство. Получился такой союз людей из разных сословий, которые, благодаря революциям, соединились, были одинаково хорошо образованными и разумными. Прадеда я в живых не застал, а с прабабушкой мы обожали друг друга, это продолжалось долго, и она даже застала первый год моей школьной жизни, смогла взглянуть на оценки за первый год. И ещё - успела попрощаться со мной перед кончиной.

Прабабушка постоянно трудилась по дому. Я делал вид, что ей помогаю, а она в свою очередь делала вид, что я ей помогаю очень серьёзно. Помню, она либо что-то готовила, либо что-нибудь шила на швейной машинке Зингер (той самой!). Я ей, как мог, помогал, и параллельно у нас с ней шли разные разговоры. Говорили по большей части о будущем.

Это было время, когда ракеты летели в космос, когда из наших окон издалека-издалека была видна Останкинская телебашня, и она казалась на фоне ещё не очень «высокой» Москвы каким-то удивительным инопланетным сооружением.

Параллельно «жили» военные тревоги, военные слухи, связанные с тем, что возможна ядерная война, что могут прилететь американцы и всё разбомбить. Из детства остались одновременно и эти тревоги, и надежды, и ощущение возможности некоего нового будущего.

Помню, как мы говорили с прабабушкой, что при коммунизме не будет существовать денег. Я воображал какой-то магазин, возможно, магазин самообслуживания, где что-то можно будет брать и спокойно идти к выходу. Магазин, в котором нет ни кассира, ни продавцов, ни охраны.

 

 

Жизнь и смерть обсуждали?

 

- Возможно, но я не помню до тех пор, пока лет в 5 я вдруг не обеспокоился и не зафиксировался на том, что в речи взрослых часто звучит слово «смерть». И я спросил: «А что, я тоже умру?». И моя прабабушка мне ответила: «Да, конечно, мы все когда-то умрём». Я стал спрашивать: «А как это?». Мне попытались объяснять, как это возможно. Но тут мой разум стал изнемогать. Я себе не мог представить, что вдруг не станет моего сознания. Пытался «увидеть» небытие. Но ведь если это небытие, то «увидеть» его невозможно - ты же в этом случае уже не можешь глядеть ни на что ни со стороны, ни изнутри. Тебя же нет! И когда я с этим столкнулся, меня объял катастрофический ужас. Потому что до какого-то времени мне, как и любому ребёнку, казалось, что мы все бессмертны: есть мир, есть папа, мама и люди постарше, но, тем не менее, мир этот стабильный. И все всегда будут рядом. А тут вдруг оказалось, что не только их, но и меня не будет!

Я считаю, что это травма, которая отразилась на всей моей жизни. Это одно из сильнейших переживаний моего детства, хотя была и масса прекрасных, добрых переживаний.

Парадокс заключается в том, что через много лет я узнал, что моя прабабушка не была атеисткой. Оказалось, они с мужем даже ходили в Елоховский собор, а у прабабушки в комнате, на старой квартире, был иконостас. Его я не застал. Как объяснили мне потом, моя прабабушка очень сильно меня любила и боялась за меня. Боялась говорить со мной о вере, о Боге, потому что на её глазах происходили гонения, аресты (в частности, церковные). Возможно, она видела, что я не смогу изворачиваться и лицемерить. Да и как ребёнку в 5 лет объяснить, что он почему-то должен скрывать свою веру? Прабабушка встала перед тяжелейшим выбором, потому что она боялась испортить мне жизнь, и я не могу судить её за это. Очень люблю её и всегда стараюсь поминать в молитве.

 

Когда я служил в армии, я всерьёз заинтересовался верой

 

- Сейчас появилось очень много людей, которые говорят, что гонений и нападок на Церковь якобы не было. Мол, просто «приструняли» тех, кто начинал бороться с советской властью. Мне сложно с этим согласиться. Случилось так, что, когда я в середине 80-х проходил срочную службу, я всерьёз заинтересовался верой. И однажды замполит увидел у меня в руках распечатку Псалтири (тех самых Псалмов, которые сейчас постоянно цитируются в фильмах, которые легко найти в Библии). Но тогда ничего подобного купить было практически невозможно, поэтому люди перепечатывали тексты на пишущих машинках. (Персональных компьютеров ведь тоже тогда ещё не было). Одну из таких распечаток и увидел в моих руках замполит, после чего я мгновенно оказался в кабинете, где сидели представители военного КГБ. Разговор, который у нас тогда состоялся в кабинете, мне совершенно ясно дал понять, как эти люди относятся к вере и насколько дорого мне может стоить признание себя верующим.

Настроение мое было самое тяжёлое. В обществе, которое я считал своим, которое не отвергал и по-своему любил, мне было бы невозможно жить нормально, будучи верующим. А ведь я не ненавидел страну, я видел много добрых и умных людей. Кстати, это ещё одно предубеждение, сложившееся у части интеллигенции - презрительное отношение к тогдашнему обществу, как стаду баранов. Это тоже неправда. Люди, в первую очередь, не были глупы, они искали свой путь. Желали найти упоение в творческом труде и счастье в попытке выстроить человеческие отношения. Но, поскольку люди делали это без Бога, без обращения к Нему, то часто эти отношения и надежды рушились. Вопреки воле самих людей, или, точнее, по их грехам. Такое стремление было, как нечто главное в жизни. В этом смысле атмосфера была очень душевная. Но вы сами знаете, что в христианском контексте слово «душевное» не означает самого главного. Самое главное – дух, т.е. присутствие Бога.

 

Чего так не хватало в той жизни

 

- Люди часто только думают, что они могут что-то выстроить сами, но существует очень много ситуаций, в которых полученный вдруг достаток, либо встреча с любимым человеком – это чудо, это феномен, а не правило. Часто человек, каким бы умом и логикой, хитростью или умением сопереживать он ни обладал, не в силах превозмочь какие-то ситуации, если уповает только на собственные силы.

Молитва приходит тогда, когда у тебя есть воля, желание исправлять жизнь, любить, не совершать подлостей. И при этом ты начинаешь понимать, что недостаточно только твоих сил. В этом процессе должен быть Бог. Когда ты к Нему обращаешься, есть надежда, что необычным образом, не так, как ты сам себе придумал, ты получишь нечто важное: или просимое (что бывает часто), или нечто иное, но крайне важное, то, что тебе по-настоящему надо, за что ты будешь впоследствии благодарен.

Тогдашняя жизнь была по-своему хороша, по-своему спокойна, свободна от многих нынешних проблем. Но эта недосказанность, невозможность открыто обращаться к Богу, поставить вопрос о том, заканчивается ли жизнь смертью – это главная, на мой взгляд, и острейшая проблема той эпохи. И той системы, потому что в основе стояли всё-таки материальные ценности, которые людей искушали. Люди стремились соединиться, «взяться за руки», как пел Окуджава. Но, как достаточно метко сказано у Булгакова: в конечном итоге «квартирный вопрос испортил». Это во многим действительно то, что вносит противоречия в коммунистические идеи. Потому что Бога там нет, зато обещано много вкусностей, которые удастся получить бесплатно. Очень сильный материальный аспект, который в итоге помог обществу победить потребление. Ведь в материальном плане потребительское общество необычайно искусно. Противостоять ему может только сильнейшее духовное начало.

 

 

Жизнь имеет смысл, и она не конечна - эти темы во мне проросли

 

- Я тоже оставался человеком, которому хотелось жить лучше, иметь возможность что-то приобрести для своих детей, в том числе и материальное. Но для меня главным вопросом, на который я пытался найти ответ в различные моменты своей жизни, оставался вопрос жизни и смерти. Я пытался разрешить его с самого детства: и через научную фантастику; и через надежды на науку, которая якобы продлит и изменит жизнь человека уникальным образом, совершит чудо; и через попытки уйти от больнейшего вопроса о бытии-небытии в увлечения, во влюблённость, в любовь, в дружбу, в отношения, в попытки жить якобы взрослой жизнью с её глупыми привычками, от которых избавиться потом очень сложно, и многие клянут себя за них впоследствии, только уже поздно.

Тем не менее, у меня этот вопрос оставался и одновременно почему-то очень тесно связывался с представлением о том, что всё-таки жизнь не лишена смысла и при этом, если что-то происходит в ней не так, то нужно всё время думать, а нет ли в произошедшем твоей вины. Я совершенно не имею в виду самобичевание, идею о том, что я – никто и ничто, и введение себя в состояние уныния. Просто я часто испытывал жалость к людям и понимал, что часть вины за то, что я кому-то не смог оказать внимание, не смог кого-то по-настоящему полюбить, не смог кому-то помочь – это какая-то моя проблема, и её очень важно решить.

Мне кажется, что две эти темы – тема о том, что жизнь имеет смысл и что она не конечна, не заканчивается, и тема о том, что есть вещи, которые нельзя исправить без наличия в жизни смысла и без призывания Бога – они в конечном итоге во мне проросли. Я понял простую вещь: что нет конфликта между наукой и верой, потому что наука занимается вопросом КАК устроен мир или, например, человеческий организм – технологически, физиологически, психологически и пр. А вера – это ответ на вопрос ПОЧЕМУ и ЗАЧЕМ устроен мир или жизнь. Между этими двумя вещами нет никакого противоречия. Можно быть учёным и верить в Бога.

Если ты стал верующим, принял и понял, что Вечная Жизнь возможна, что мир имеет другие грани, то это требует от тебя перемены, требует работы души, совести, требует живого общения с Богом.

Всё это очень долго росло из детского атеизма.

 

 

Нельзя заставлять верить в смерть

 

- Невозможность вырваться из камеры, на стенах которой написано: «Пункт первый: ты умрёшь. Пункт второй: если ты считаешь иначе, смотри пункт первый»; невозможность свободно прикоснуться к другому ответу.

Есть много людей, которые каким-то образом проскочили эту проблему, не зафиксировались на этих мыслях, отдались интересным увлечениям, сохранив детские воспоминания в ностальгических и ярких красках. Такие люди могут возмутиться, что в моих словах звучит упрёк ко времени, которое им очень дорого. На самом же деле я не стремлюсь упрекать, но то, что было со мной – это тоже было. Это было вовсе не только со мной одним. И этого нельзя, на мой взгляд, допускать. Нельзя лишать своего ребёнка выбора, нельзя заставлять верить в смерть. Если взрослый человек посчитает в конечном итоге, что он – атеист, если он по какой-то причине отвергнет Бога, то это будет его свободный выбор, Бог нас такими свободными создал. Но не нужно навязывать ребёнку, как аксиому, идею смерти, как абсолютную, непреодолимую, неотвратимую катастрофу превращения в ничто, в полное небытие.

Часто люди разбирают вопрос: крестить или не крестить младенцев? Чтобы разобраться в этом, родители должны, прежде всего, сами понять, что есть Крещение для них самих. Наряду с этими важными мыслями нельзя проходить мимо вопроса жизни и смерти, перед которым многие дети встают очень в раннем возрасте – в 4-5-6 лет. И этот вопрос может изуродовать человека, если он не будет иметь выбора в пользу жизни. А атеизм в том мире, в котором я рос, предполагал только один ответ. И вот этого быть не должно.

Именно в этом смысле я бы не хотел, чтобы мы вернулись к нашему прошлому. Хотя я ценю многое, что жизнь мне дала.

 

 

Беседовала Юлия Гащенко