Вера Казарина: «Когда ниже было уже некуда – только умереть, я начала возрождаться»

ФИО: Казарина Вера Борисовна
Должность, регалии: кандидат искусствоведения; член союза художников России; директор Научного архива Российской академии художеств г. Санкт-Петербурга; руководитель мастерской древнерусского шитья «Покров» г. Санкт-Петербурга; мать пятерых детей
Специализация: научная деятельность, церковная вышивка
Жизненное кредо: «Служение».

«Родители всегда в меня верили. Может быть, именно это и дало мне возможность профессионально состояться, несмотря на рождение пятерых детей», - отмечает Вера Борисовна Казарина, кандидат искусствоведения; член союза художников России; директор Научного архива Российской академии художеств г. Санкт-Петербурга; руководитель мастерской древнерусского шитья «Покров» г. Санкт-Петербурга. 30 лет назад Вера Борисовна одна из первых в своем городе занялась искусством древнерусского шитья, которое для нее стало не только служением, но и в какой-то момент спасением от глубокого уныния: «Была ситуация, когда я очутилась буквально «под плинтусом». И только с вышивкой я стала понемногу «выползать». Когда ниже было уже некуда – только умереть, я начала возрождаться». О зеленых стенах и детском страхе перед грубостью; о династии священнослужителей - прадедов и прапрадедов, расстрелянных в годы богоборчества; об утрате веры родом и о чудесном ее обретении благодаря старинному фотоархиву; о неофитских ошибках; о бунте и послушании детей-подростков; о династии ученых в пяти поколениях; об учебе в докторантуре; о материнских секретах и мечтах – об этом и о многом другом – в нашем материале.

- Какие первые ассоциации у Вас возникают при слове «детство»?

- Две основные ассоциации: тепло семьи и агрессия окружающего мира. Детский сад, школа - зелёные стены, страх перед грубостью…

Я 1963 года рождения, поэтому застала ещё детские сады советского периода, когда системы во всех социально-воспитательных организациях – садах, школах, лагерях – были построены на страхе, подавлении личности, нелюбви, отрицании. Поэтому выход в мир лично для меня всегда был болезненным.

Например, даже в самом первом детском саду, о котором родители отзывались, как о довольно неплохом, был такой инцидент: я абсолютно беззлобно предложила одной из девочек посмотреть в зеркало и увидеть свою «молду» (тогда я ещё не знала, что это слово плохое), и за это меня заперли в чёрной комнате. Для четырёхлетнего ребёнка сидеть в одиночку в тёмной комнате – это настоящий стресс. А в другом детском саду практиковали другой вид наказания: провинившегося ребёнка раздевали догола и ставили на лестницу, чтобы все остальные группы ходили мимо и смотрели. Шестилетние дети подвергались такому унижению. Кроме того, часты были наказания – стоять босиком на холодном полу при настежь открытых форточках.

- А как реагировали на это родители?

- Родители об этом не знали. Я даже не понимала, что всё это плохо и что воспитатели не имеют права так себя вести.

- А просто детской обидой Вы с родителями не делились?

- Нет. Я понимала, что деваться некуда: родители обязаны были работать, иначе ведь обвинили бы в тунеядстве. А меня куда девать? Приходилось терпеть. В другой сад нельзя было перевестись – только по прописке. Это советская система. Очень жестокая.

У меня – ребёнка – не было ощущения, что родители могут защитить меня от государственной «машины».

Школа тоже вызывает не очень прекрасные воспоминания: зелёные стены, «сухая» учительница и страх. Хотя там особых издевательств не было, разве что от отдельных учителей. Когда мы стали постарше, это было уже не так болезненно, мы уже умели сопротивляться.

- А дома какая была обстановка?

- Хорошая. Хотя моя мама была очень властным человеком, иногда поступала со мной очень жёстко, но я всё равно знала, что родители меня очень любят, всегда помогут, «прикроют». Даже если я плохую оценку принесу, меня не будут ругать, но помогут справиться, объяснят. Они всеми силами помогали мне получить образование.

Каждый вечер мы собирались с родителями за ужином и делились всем, рассказывали о том, что происходило за день.

Я всегда ощущала помощь: если у меня проблема, родители помогали мне с ней справиться. Страха дома у меня не было.

И главное – родители всегда в меня верили, говорили, что я всего добьюсь, что я умная. Может, это и дало мне возможность профессионально состояться, несмотря на рождения пятерых детей.

- Вы помните свои самые первые мечты относительно профессии?

- Мама рассказывала, что года в три я хотела стать невестой. А потом пришли более осознанные мечты.

Получается, что я уже пятое поколение с научной степенью. Мои родители – учёные: папа - военный учёный, кандидат технических наук, а мама - доцент, кандидат наук, преподавала в институте. Бабушка тоже была научным работником, химиком, в своё время училась в аспирантуре у самого Николая Ивановича Вавилова!

Глядя на бабушку, я тоже мечтала стать химиком - всё переливала из колбочки в колбочку. Настрой был на научную деятельность.

Более дальние предки мои были из священства. По мужской линии всех прадедов и прапрадедов расстреляли в годы богоборчества, осталась только женская линия. Вера, к сожалению, со временем утратилась, цепочка в этом смысле прервалась. Я даже некрещённая была, уже сама в 25 лет окрестилась. Но прадедов в семье всегда вспоминали, о них рассказывали. До нас дошли очень-очень старые фотографии наших прадедов. Надо сказать, именно эти фотографии и побудили меня когда-то задуматься о том, что всё, вроде бы, хорошо, но чего-то главного в жизни не хватает. Глядя на фото, я думала, что, вот, те люди жили действительно, как люди, а мы живём совсем не так - как обрывки, обрезки какие-то. Тогда я захотела окреститься.

Какое счастье, что мы с родителями одновременно пришли в Церковь, уверовали, вернулись к истокам. Мамочка моя уже упокоилась, очень благостно, по-христиански, а папочка готовится к переходу.

- Каков был путь маленькой девочки Веры, которая сидела и переливала из колбочки в колбочку, мечтая стать химиком?

- В начальной школе я училась средненько, а потом взялась за ум и стала учиться всё лучше и лучше. В итоге по окончании школы у меня был третий по успеваемости аттестат.

Хотела дальше пойти учиться на исторический факультет, но испугалась, что нет никаких связей и понимания, как туда поступать. А без связей можно было поступить только на факультет истории партии, чего я очень не хотела.

В общем, я пошла по пути наименьшего сопротивления, чтобы сразу поступить – в электротехнический институт, там у меня была физико-математическая специальность. Хорошо окончила учёбу, поступила в научный институт. На этом этапе жизни я родила своего первенца, а затем второго ребёнка, третьего, а там уже и перестройка в стране началась.

Когда я родила первого ребёнка, то, помня ужас собственного детства, я не представляла, как это - отдать малыша в детский сад. А следом, повторюсь, у меня родился второй ребёнок. Мне уже не нужно было выходить на работу, я ходила из декрета в декрет.

Со временем я стала воцерковляться и увлекаться церковной вышивкой, для меня это дело постепенно стало служением, и уже почти 30 лет таковым остаётся.

- А как в Вашей жизни возник научный архив?

- Это всё тоже вышивка. Я была одной из первых в городе, кто этим занимался, я и курсы устраивала, и конференции – мне очень хотелось, чтобы это дело жило. Со временем мы прилепились к Константино-Еленинскому монастырю, который в то время только-только построился, здесь мы расцвели и существуем по сию пору.

Со временем я поняла, что нужно по теме церковной вышивки писать диссертацию.

- Были ли «подводные течения», с которыми Вы столкнулись на своём профессиональном пути?

- Конечно! Это только внешняя сторона жизни может казаться гладкой. Когда я родила пятого ребёнка, у меня случился инсульт и два удара, я была совершенно «растоптана». Всё в тот момент было словно против меня: с мужем отношения были сложные, работы не было, я очутилась буквально «под плинтусом». Постоянные болезни и уныние. И только с вышивкой я стала понемногу «выползать». Когда ниже было уже некуда – только умереть, я начала возрождаться. Начала заниматься научной деятельностью, защитила диссертацию – заполнила свой эмоциональный вакуум.

Я стала директором архива, стараюсь поднимать его работу на новую ступень развития.

Сейчас учусь в докторантуре, очень хочу научно зафиксировать особенности современного церковного шитья; эта тема достойна того, чтобы вывести ее на академический уровень. Сейчас готовлю конференцию с выставкой в Академии художеств, чтобы люди поняли, что церковная вышивка – это уникальное русское искусство, оно обязательно должно быть защищено авторитетом Академии художеств.

- В чём для Вас главные радости профессии?

- Помощь Божия. Для меня в последнее время очень важным стало «нащупать» Волю Божию и жить по ней. Когда я встала на эту тропинку, меня будто течением подхватило, и я понеслась.

Я 20 лет сидела дома с детьми, поэтому вырвалась, как пробка из бутылки. Дети выросли, и я полна энергии. Хотя я и с маленькими детьми старалась заниматься творчеством – вместе и в музыкальные школы, и в художественные ходили.

Слава Богу, что у нас с детьми сохраняются очень теплые отношения. У нас есть наш семейный чат, в котором мы много и позитивно общаемся. Дети все очень разные и яркие личности.

- У Вас есть и дочери, и сын. Скажите, существовало ли разграничение в подходах к воспитанию девочек и мальчика?

- Нет. Для меня, честно говоря, до сих пор мальчики, мужчины – это непознанная планета. Но, тем не менее, сына удалось воспитать очень неплохим человеком: у него мягкий, но очень стойкий характер, может отстоять своё мнение, лидер по натуре, но при этом очень деликатный, добрый и благородный.

Даже не знаю, как дети такими получились. Мы с мужем, скорее, только испортить всё могли своими усилиями. Особенно, когда христианству детей учили – нашими методами мы должны были бы наоборот отбить всякую охоту к вере, очень уж рьяные мы были - неофиты. Слава Богу, что все дети в итоге - верующие! Хоть это и не наша заслуга.

- А в подростковом возрасте у детей были отторжение, негативизм?

- К сожалению, у наших детей подростковый возраст прошёл не так, как должен был. Они не бунтовали. А хорошо было бы. Старшая дочка – единственная бунтовала, с ней было крайне тяжело, но зато сейчас она самая, пожалуй, крепкая в плане веры.

Остальные дети были очень послушными и «удобными», и это плохо, потому что бунт всё равно приходит со временем, но только уже в 20 лет нужно решать совсем другие задачи. Нужно вовремя найти себя, границы своих возможностей.

- Разве это не норма жизни – когда дети растут в православной семье и принимают это как норму?

- Нет, я считаю, что это – самое опасное. Когда дети просто «плывут по течению», они не находят Христа, но находят лишь удобства этого общества. А в православном обществе ведь бывает гораздо комфортнее, чем в мирском. Так, на мой взгляд, как раз формируются плохие христиане, которые могут первыми предать.

- А как Вы переживали период бунта старшей дочери? Поделитесь материнским секретом…

- Это просто нужно пережить. Тихо умереть и возродиться. Молиться. С детьми вообще очень непросто. Но самое главное – сохранить тёплые и доверительные отношения. Нам это удалось, мы всегда всё обсуждаем, общаемся. Когда ребёнку доверяешь, он всегда будет стараться оправдать доверие.

Помню, моя вторая дочка, у которой с учёбой было не очень хорошо, однажды сказала моей подруге: «При такой маме стыдно не учиться!» То, что я пошла в аспирантуру, для детей оказалось очень хорошим стимулом. Они вдруг увидели, что моё занятие вышивкой, которое до поры никому не было нужным, но которому я продолжала служить 30 лет, наконец, принесло плоды.

- В профессиональном смысле дети пошли по Вашим стопам? Кто-нибудь из них пошёл в науку?

- Старшая дочь, которая больше всех бунтовала, стала историком и моей правой рукой - сейчас и в мастерской вышивает, и в архиве работает. Вторая дочка окончила академию художеств, стала реставратором; третья - учится в Медицинском институте; сын продолжает линию моего отца - учится в Макаровском училище, будущий моряк, радист, а четвёртая дочка вот вдруг тоже вышивать начала. Хотя я никого к вышивке не приучала, за уши не тащила.