Георгий Жигалов: «Ищи друзей, а враг тебя сам найдет»
- ФИО: Жигалов Георгий Леонидович
- Должность, регалии: художник, иконописец, ветеран Великой Отечественной войны
- Специализация: изобразительное искусство
- Жизненное кредо: «С нами Бог».
«22 июня 1941 года мы были дома - мирно общались, и вот, сидим мы семьей, беседы ведем, и вдруг слышим из радиоприемника: «Внимание!.. Война!..» Я помню этот день, первый день войны... Повсюду люди, в военкомате – толпы, все на подъеме, бурный патриотизм, митинги. На второй день войны весь наш класс (мы только сдали выпускные экзамены) отправился в военкомат. Что такое война, мы, 17-летние, совсем не представляли. Полагали, что победим немца за два дня: подумаешь, крохотная Германия! Мы тогда даже не представляли, что война – это страшно, что это - гибель людей. Мы еще пребывали в детстве – играли в казаков-разбойников…», - вспоминает ветеран Великой Отечественной войны, художник и иконописец Георгий Леонидович Жигалов. Вспоминал... Интервью с Георгием Леонидовичем было записано в декабре 2015 года, а в декабре 2019 года Георгия Леонидовича Жигалова не стало. В память об удивительном человеке, о потрясающе цельной личности, о художнике, иконописце, о верном семьянине (60 лет в счастливом браке); о воине, на долю которого выпало множество испытаний, который чудом остался жив - вернулся с Великой Отечественной войны, - мы публикуем этот материал.
Семья моя - из казаков
- Родился я 1 июня 1924 года в г. Баку - в Республике Азербайджан. В те годы это был, можно сказать, русский город: там проживало очень много русских.
Семья моя - из казаков, из верующих - крестили меня в православную веру практически сразу после рождения – младенцем. Дома у нас в одном углу стояло дедовское полковое знамя, а в другом углу - древняя икона. Таков был казачий обычай. Мы часто молились, ходили в церковь. Я хорошо запомнил ту деревянную церквушку, люди очень ее любили. Когда я вернулся с войны, ее уже не было…
Моя мама - Лина Алексеевна - была образованной женщиной, она окончила гимназию, а затем продолжила учебу (где, я, к сожалению, не запомнил). Мама пела на клиросе в нашем храме и работала гувернанткой у персидских купцов - часто брала меня с собой на работу (лавки персов располагались в самом центре города). Когда же в России был провозглашен НЭП, купцы решили вернуться в Иран, они попросили маминого родного брата сопроводить их. К сожалению, из Ирана он не вернулся - о его судьбе мы ничего не знаем.
Во время Великой Отечественной войны мама и бабушка работали медсестрами в госпитале всесоюзного значения (в Баку), а после войны мама стала врачом-ординатором в институте им. С.М. Кирова.
Отца моего звали Леонид Васильевич, он был уважаемым человеком - работал начальником милиции. Отец был предан Родине (у нас все в семье были патриотами), искренне пытался строить светлое будущее. В 37 году ночью к нам пришли из НКВД – арестовали отца, как врага народа… Он умер во Владимирском централе. Мне тогда было 13 лет.
Вскоре после ареста отца обвинили как врага народа и моего дядю, который честно трудился токарем на заводе: дядя был уважаемым человеком – на заводе его даже избрали председателем местного комитета. Дядя всячески мне помогал: я частенько прибегал к нему на завод – он делился со мной своим обедом. Запах тех котлет до сих пор помню! И вот, дядю объявляют врагом народа… Разбирательство длилось недолго – дядю расстреляли прямо на кладбище. Позже реабилитировали, семье справку выдали…
Мой дед – Скнарин Тимофей Пантелеевич – сыграл в моей жизни особую роль, я ему особенно благодарен, очень уважал я деда за благородство, правдолюбство – он мне рассказывал много мудрых, поучительных историй из своей жизни. Дед - чистокровный казак, родился в Таганроге. Служил в армии в Тифлисе, затем в Екатеринодаре. Воевал на стороне белой армии, как и все казаки. Когда погиб их генерал, часть офицеров (среди них был и мой дед) вынуждены были эмигрировать в Турцию. Когда же вышло постановление о помиловании, они сразу же вернулись на Родину. Деду разрешили устроиться работать на железную дорогу, но при этом заставили вступить в партию.
Несмотря на многочисленные испытания, дед сохранил удивительную честность. Однажды, дело было в 37 году, он возвращался с работы домой, и вдруг к его ногам из окна дома, мимо которого он проходил, упал кулечек с деньгами. Вероятно, в доме проводился обыск... Наша семья жила бедно, мы недоедали, мои одноклассники вставали ночью, чтобы занять очередь на пошив обычных туфлей, а мы и того не могли себе позволить, денег не хватало, но дедушка эти деньги не посчитал возможным присвоить, он бабушке Лене о них до времени вообще ничего не говорил. Сказал только тогда, когда объявили среди народа сбор средств на вооружение – во время Великой Отечественной войны, вот тогда он эти деньги отдал на танки – на защиту Отечества.
Внимание! Война!
- 22 июня 1941 года мы были дома - мирно общались, и вот, сидим мы семьей, беседы ведем, и вдруг слышим из радиоприемника: «Внимание!.. Война!..» Я помню этот день, первый день войны... Повсюду люди, в военкомате – толпы, все на подъеме, бурный патриотизм, митинги.
На второй день войны весь наш класс (мы только сдали выпускные экзамены) отправился в военкомат. Что такое война, мы, 17-летние, совсем не представляли. Полагали, что победим немца за два дня: подумаешь, крохотная Германия! Мы тогда даже не представляли, что война – это страшно, что это - гибель людей. Мы еще пребывали в детстве – играли в казаков-разбойников…
В армию меня взяли не сразу: я был единственным сыном у материи, поэтому после школы меня командировали на химзавод изготавливать гранаты. И только в 42-м году я отправился на трехмесячные курсы по воздушному десанту. Это было для меня и для моих товарищей большой гордостью, но мы совершили большую глупость – сделали себе наколки с эмблемой парашютного десанта, и нас тут же отчислили в пехоту. После курсов меня направили в Сталинград - в 6-ю пехотную армию, вручили радиостанцию и определили на Воронежский фронт.
Немец наступал, начались бомбежки города. Некоторое время я служил в штабе на контрольном радиоузле – контролировал весь эфир, затем радистом в дивизии, позже, из-за отсутствия аппаратуры, корректировщиком.
Зимой 43-го мы участвовали в наступлении на Воронежском фронте, наступление длилось всю зиму. Против нас стояли итальянцы и румыны, честно говоря, плохие вояки, нашего натиска они не выдерживали. Впрочем, и мы, юные, на тот момент были такими вояками: все продолжали играть в казаков-разбойников - не осознавали, что убить могут. Я, к примеру, собирал трофеи – итальянские открыточки. Завтра убить могут, а я открыточки собираю. Однажды нашел целую пачку писем, в одном из которых обнаружил шоколадку и серебряный крестик...
Осознание, что такое война, приходило постепенно. Помню, как мы готовились взять Харьков. Ночью я должен был пробраться с радиостанцией к стогу сена и всю ночь отслеживать обстановку. Сон одолевал жутко, я даже вынужден был сам себя кусать, чтобы ни в коем случае не уснуть. На рассвете началась разведка боем. Харьков мы взяли, после чего пошли на Полтаву. Нас перебрасывали с одного места на другое. Усталость накопилась неимоверная. И вот, в марте 43-го мы попали в окружение. Дело было так. В ночь на 8 марта я проверил связь и говорю сослуживцам: «Ну, ребята, я пойду отдохнуть: посплю немножко». Искал-искал местечко, где бы можно было прилечь, а старушка из местных мне и говорит: «Там хата разбомбленная и свинарник - можешь поспать, там солома есть». Отправился я туда, лег на солому, а блохи кусают страшно, не дают уснуть! Задремать удалось только под утро. Едва уснул, слышу – танки гудят. Выскочил – вижу: бежит раненый артиллерист с вырванной челюстью, весь в крови… Я подхватил его под руки, помог ему добраться до своих, а сам кинулся к радиостанции и выстрелил в нее из трофейного парабеллума, чтобы она немцам не досталась, но код радиостанции сохранил.
Припасов боевых у нас не было – противостоять немцам мы никак не могли, а шла на нас танковая дивизия СС «Мертвая голова», они никого не щадили, бегали по окопам и расстреливали... Многие наши воины тогда полегли, и только некоторым удалось спастись – скрыться в посадке. Железная дорога была захвачена немцами. Человек десять из нашей части попытались перебраться к своим, но их всех расстреляли. Пришлось затаиться – бродить по лесу. Под Пасху мы стали потихонечку выходить за провизией: ходили по сёлам – крестьяне нам помогали одеждой, продуктами.
Однажды, уже после Пасхи, полевая жандармерия устроила на нас облаву. Некоторых из нас, обессилевших бродяг, поймали и отправили в концлагерь в Полтаву...
В мае силы стали меня покидать - длительный голод и скитания... Как-то я брел вдоль железной дороги, обратил на меня, изможденного, внимание стрелочник-охранник и говорит: «Знаешь что, иди в сельхозартель, там батюшка людей собирает, поможет с питанием». Я подумал и решил пойти, сил бродить уже не было. Пришел, а батюшки нет, он как раз в соседний совхоз поехал. Меня направили в весовую. Прихожу и вижу: немец, здоровенный такой! Он мне:
- Партизан?
- Нет, я иду за продуктами, мать больная, семья больная.
Я назвал небольшой городок. А немец в крик, позвал двух полицаев. Он им что-то сказал, вижу – несут веревку. Возле весовой дерево старое было, они забрасывают веревку и орут мне: «Партизана! Партизана!» Петлю сделали, руки мне скрутили и потащили. Я потерял сознание…
Оказалось, что это была «шутка», они делали так, чтобы людей запугать.
Как в барак меня тащили, не помню.
Сельхозартель, в которой я очутился, выращивала свеклу для сахарного завода в Карловке. Меня отправили работать в конюшню и поручили пахать землю под свеклу, а я пахать совсем не умел - вывихнул лошади ногу… Плохой крестьянин с меня… Но запах сена! Ну, невозможно. До слез. Я и теперь прошу сына привезти мне сена - кладу под подушку.
Тот самый батюшка, к которому меня направил стрелочник, был патриотически настроен, он потихонечку говорил мне: «Ты подчиняйся, но все равно наши придут». Батюшка доверился мне, наверное, потому что я крест носил, не все крестики носили в то время. Я молился, особенно в критических ситуациях. Батюшка мне очень помогал, спасал меня и других. Немцы батюшку арестовали…
Неподалеку от нашей артели остановилась немецкая часть пехотинцев. Они отмечали какой-то свой праздник, развесили свои флаги - это было в июле 43 года, и вдруг кто-то бросил в них гранату без запальника… Начались аресты, нас стали допрашивать, многих отправляли в лагеря.
Я два дня просидел в скирде, ночью, ох, как холодно было. Нужно было куда-то уходить, и я отправился в путь с одним товарищем. По пути увидели кузнецу, стали проситься к кузнецу на постой, он сказал, что двоих принять не может, и выбрал меня – я стал помощником кузнеца, а товарищ пошел дальше.
Через время мой товарищ вернулся: он успел побывать в Харькове. Товарищ рассказал, что там творится: немцы такие войска сосредоточили, стаскивают оружие, готовятся к наступлению.
Нужно было идти к своим. Мы вновь отправились в путь. Один день идем, второй идем. Прятались в лесопосадку, в лужах, в камышах. Шли очень долго. Стемнеет - стучим в хаты, и люди нас спасали.
Как мы ни осторожничали, а все-таки жандармы нас задержали – загнали в подвал и стали допрашивать:
- Партизан?
- Нет, я из Петровки иду! Из совхоза!
Допросят и опять в подвал, и не знаешь, каков результат.
Заводят двоих, чтобы второй видел, как издеваются над первым.
Ночью спишь – вдруг крики, а потом выстрелы: слышим, как расстреливают.
Длилось это недели две: одних привозят, других стреляют. Подозрительных сразу расстреливали, или если кто-то разволнуется – запутается в показаниях…
Сидим и ждем своей судьбы. Вдруг заскакивают в подвал наши: «Вы что тут сидите?! Немцы еще вчера ушли! Мы Харьков взяли!»
Наконец-то мы попали к своим! И сразу же - на допрос. Я не один был – мы рассказали о своих скитаниях, о том, как пытались выжить, оказавшись в окружении. Некоторых из освобожденных пленных отправили в штрафбат…
Меня направили в пулеметную роту пулеметчиком, это очень сложное дело. Первый номер ствол несет, а второй номер (это мне поручили) «Максим» на колёсах тащит. Это очень тяжело. Вот так от Харькова протащил до Чехословакии...
Однажды в бою мне осколок в грудь попал, после медсанчасти меня к себе в полк забрал земляк – азербайджанец Али Киримов, он командиром разведгруппы был, необыкновенно смелый человек.
В разведгруппе нас было всего 11 человек, мы охраняли штаб полка, в разведку ходили, за языком вылазки делали. Один из нас обязательно должен был хорошо выспаться и отдохнуть – это закон. Линия фронта была совсем рядом. По вечерам немцы начинали гонять танки по линии фронта туда-сюда: танки ходят, громыхают, страх наводят на пехоту. Туда-сюда, туда-сюда.
Только прибыли к нам в полк молодые бойцы из Сибири, как началось наступление: немецкие танки на нас пошли. Мы все вперед бегом - пример молодым показать. Я чеку выдергиваю и бросаю гранату в танк, граната попадает на капот. Взрыв, осколки. Мне повезло: башню развернуло так, что осколки полетели в другую сторону, и я остался цел.
Серьезное ранение я получил в самый последний день войны! Утром должен был быть бой, поэтому нам поручили накануне прощупать обстановку. Стемнело – мы пошли, постреляли немножко, а на рассвете двинулись в наступление. Немцы стали убегать, они уже были полностью ослаблены, уже были побеждены, однако некоторые из них все-таки оказывали сопротивление. И вот, идет на меня здоровенный немец. Я стреляю из автомата и не попадаю, а он идет и идет. Вдруг рядом со мной упала граната. Взрыв. Я потерял сознание.
Меня, тяжелораненого, привезли в госпиталь в Вене, госпиталь тот располагался в католическом храме. Мы лежали на носилках – прямо на полу, нас было много… Слышу мне кричат: «Егор! Конец войне! Конец войне!» Меня многие не Георгием, а Егором именовали. А я лежу весь перевязанный и ничего не хочу, только спать.
Погрузили меня вместе с другими ранеными в самолет и отправили из Вены в Братислав, в госпиталь, который располагался в каком-то институте, там я целых 3 месяца пролежал – меня на ноги поставили. Господь мою жизнь сохранил. Надо сказать, крестик мой остался невредимым, я всю войну с ним прошел.
После войны мой земляк, разведкомандир Али Киримов, мне признался:
- Знаешь, Егор, ты долго жить будешь, потому что я тебя в войну прикрывал, не брал тебя с собой на риск…
И вот, живу, слава Богу!
Скольких товарищей я на фронте потерял! Они гибли на моих глазах, жертвовали своей жизнью. Сколько удивительного бесстрашия явили наши воины!
Помню крестьянина Ивана из Воронежской области, он совершенно бесстрашным был. Пулеметчик, 1-й номер. Скажет командир полка установить пулемет – будет установлен, даже если смерть грозит. Однако сам он не понимал, что бесстрашный, полагал, что это - естественно. Лично я в периоды особой опасности на фронте мог выпить 100 гр., а он нет, не пил и не курил. Вот настоящий герой!
А жить, конечно, хотелось всем… Помню, сидим в окопах и мечтаем: вот бы дожить до 2000 года! А еще мы мечтали, что церкви будут открыты, что ходить в храмы можно будет свободно.
Я никогда не скрывал свою веру в Бога, все знали, что я верующий. В окопах мы часто говорили о Боге, и друзья просили меня ставить свечи за них - я обещал и выполняю обещание, ставлю свечи – поминаю погибших.
Вера только добро приносит, она воспитывает человека. Церковь будит сознание: человек кидается туда-сюда, мечется, а Церковь дает человеку правильный путь.
Нужно сказать, что как-то так получалось, что друзья мои были старше меня, опытнее, и я следовал их примеру, всегда у них учился и учусь. Мы часто повторяли друг другу во время войны: «Ищи друзей, а враг тебя сам найдет».
Прожить так, чтобы не навредить другим людям
- После войны я приехал в Баку и сразу устроился работать на рыбзавод кассиром. Бедность была страшная, нужно было семье помогать, поэтому я с очной формы обучения в художественном училище, куда я успел поступить сразу после окончания школы, перевелся на заочную. Прошло время, и меня пригласили на работу по специальности - художником.
Как так получилось, что я пошел именно в художники? Все началось с детских дружеских шаржей на одноклассников и на учителей: сижу на задней парте и рисую карикатуры. А позже стал пробовать писать портреты, так, например, нарисовал портрет своей бабушки, я ее очень любил, она меня всегда на путь истинный наставляла. И вот так, постепенно я пришел к тому, что художество – моя судьба, моя профессия.
Мои любимые художники - Генрих Семирадский и Илья Репин. Я, безусловно, предпочитаю классику. В классике есть глубина, есть место прекрасному, есть простота и спокойствие, не то, что в авангарде. Я как-то написал несколько картин в этом стиле, просто ради пробы, их у меня купили, но это не то – не по сердцу.
Очень люблю классическую поэзию, музыку, умею аккомпанировать на гитаре, а вот современную рок-музыку не принимаю, она разрушительна, агрессивна.
Мой любимый поэт из моих современников – Булат Окуджава, я лично его знал, благодаря моему другу-артисту.
В 1952 году я познакомился со своей будущей женой – Зинаидой, и вот, мы вместе уже более 60 лет, и это настоящее счастье.
Я очень люблю жизнь, но я заказал себе памятник на могилу. Друзья недоумевают: зачем? А я поясняю: не для меня это, а для людей - чтобы знали, что я все-таки не зря жизнь прожил.
Что бы ни случалось, я стараюсь быть рассудительным. Из каждой ситуации есть выход. С нами Бог. Господь нам дает одну жизнь, и ее нужно прожить разумно, прожить так, чтобы не навредить другим людям.
